Самый оглушительный провал Генри Форда: как каучуковое «Эльдорадо» превратилось в город-призрак
Миллиардное состояние, собственные шахты, леса, электростанции, порты, металлургические и сборочные предприятия — к середине 1920-х у Генри Форда, владельца заводов, газет, пароходов, было все, чтобы обеспечить американцев доступным автомобилем. Точнее, почти все. У него не было своей резины, что мешало эксцентричному промышленнику спокойно спать. Устав от диктата британских торговцев каучуком, он загорелся идеей создать собственное производство сырья для автомобильных шин. В жарких бразильских джунглях должны были появиться крупнейшие в мире плантации гевеи, а рядом с ними — идеальный город-мечта, созданный по американским канонам. О каучуковой лихорадке в стране, где много диких обезьян, ее стремительном закате и сокрушительном крахе тропической утопии Форда — в обзоре Onliner.by.
Эльдорадо, богатая золотом и драгоценными камнями легендарная страна, затерянная где-то на просторах Южной Америки, волновала душу и сердце тысяч авантюристов. Ее поиски, растянувшиеся на столетия, были бесплодными, но главный результат они все же принесли: охваченные жаждой наживы искатели приключений проложили дорогу вглубь континента, в засушливые бразильские саванны и непроходимые дождевые леса Амазонии. Оставшись без вожделенного золота, они проходили мимо богатств, ценность которых стала очевидной лишь поколения спустя.
Уже первые исследователи Южной и Центральной Америки обратили внимание на необычное вещество, которое аборигены использовали для герметизации одежды и обуви, посуды и лодок, а мячи из этой черной упругой массы были неотъемлемой частью народных забав. Делая надрезы на стволах невзрачных деревьев, индейцы получали похожий на молоко сок. Им казалось, что деревья плачут, поэтому вещество, которое со временем чернело и застывало, у местных жителей получило название kahusu («слезы дерева»). Французские ученые, в 1736 году впервые доставившие его в Европу и описавшие его удивительные свойства, выражались гораздо более наукообразно. В Старом Свете его назвали «смолой», или, по-латински, resina.
Долгое время для европейцев единственным полезным свойством resina оставалась способность легко стирать написанное грифельным карандашом. В 1823 году шотландец Чарльз Макинтош придумал использовать «смолу» при производстве прорезиненных непромокаемых плащей, получивших его имя. У вещества, тем не менее, был существенный недостаток: в жару kahusu-каучук размягчался, а в холод терял свою пластичность, становясь слишком ломким.
Настоящая революция произошла в 1839 году. Один американский инженер обнаружил, что при нагревании каучука и добавлении в него небольшого количества серы негативные свойства материала исчезали, он сохранял свою эластичность и непроницаемость и зимой, и летом при любой погоде. Так были изобретены вулканизация и резина — и наш мир в очередной раз навсегда изменился. Фамилия же автора выдающегося открытия, Чарльза Гудьира, спустя почти 60 лет была увековечена в названии компании Goodyear, ставшей впоследствии одним из мировых шинных гигантов.
Европа и Северная Америка, погрузившись в горнило промышленной революции, неожиданно обнаружили, что новая вулканизированная резина — чрезвычайно полезный материал, у которого, тем не менее, была одна крайне неприятная проблема. Натуральный каучук добывался только из того самого невзрачного «млечного дерева», а росло оно исключительно в непроходимых дебрях Южной Америки. Спрос, как это случается практически всегда, стимулировал предложение, и в амазонские джунгли в поисках столь желанной гевеи бразильской отправились тысячи предпринимателей, алчущих легкой наживы. В 1855 году из региона вывезли около 2500 тонн каучука, в 1879-м — уже 10 000 тонн. С этого года в мире начался взрывной рост потребления резины. Человечеству предстояло освоить автомобиль, а в Амазонии это привело к каучуковой лихорадке.
Это была действительно лихорадка. В дождевые леса величайшей реки на земле потекли огромные средства. Богом забытый военный поселок Манаус в самом сердце Амазонии стремительно вырос в «тропический Париж». Легко зарабатываемые каучуковыми королями деньги столь же легко ими и тратились. В тысячах километрах от ближайшей цивилизации появился правильно спланированный, благоустроенный город с роскошными особняками нуворишей, правительственными дворцами, электричеством и даже трамваем, который заработал здесь раньше, чем в Москве.
Вершиной этого безумного расточительства стал Teatro Amazonas («Амазонский театр»). Для строительства этого помпезного здания, украсившего бы любую из европейских столиц, с другого конца планеты везли каррарский мрамор и муранский хрусталь, французскую черепицу и британский металл. Это был символ все-таки найденного Эльдорадо, где роль золота и драгоценных камней играли «древесные слезы».
За натуральный каучук всем нам надо сказать спасибо бразильской гевее, точнее, содержимому ее млечных сосудов. Оно действительно похоже на молоко, но на латинском специалисты назвали его просто «жидкость» — latex. Именно так выглядит всем известный латекс в его первозданном, натуральном виде.
Технология его сбора не менялась веками. И сейчас современные сборщики латекса применяют способ, изобретенный южноамериканскими индейцами столетия назад. На коре гевеи по спирали делаются неглубокие надрезы, образующие желобки. По этим желобкам сок стекает в прикрепленные к дереву сосуды около 3—5 часов, после чего латекс коагулирует — примерно так, как свертывается кровь. Каждую ночь в сезон сбора надрез возобновляют, и всего одна средняя гевея способна дать шинным гигантам около пяти килограммов ценного продукта в год. Эксплуатировать дерево таким образом можно четверть века, после чего его приходится заменять на новое.
Казалось, каучук должен стать для Бразилии и сопредельных районов Перу и Боливии настоящим «черным золотом». Эксплуатировать данную монокультуру, растущую исключительно в этом регионе, можно было бесконечно, но искать редко растущие деревья на бескрайних просторах внутренней части континента было все же неудобно. Это даже приводило к межгосударственным конфликтам, как случилось, например, в самом конце XIX века. Бразильские землевладельцы направляли экспедиции каучукосборщиков даже в сопредельные районы соседних стран, а потом и вовсе провозгласили в северо-западной Боливии марионеточное государство Акри, чье население вроде бы спало и видело себя в составе большой бразильской семьи.
Конфликт завершился взаимным обменом территориями, но производство каучука решили поставить на промышленную основу. В стране закладывались обширные плантации, где гевею выращивали специально, но «прекрасная эпоха» паразитирования на чудо-дереве закончилась так же внезапно, как и началась. В дело вмешалась коварная британская корона.
Британские фабриканты были кровно заинтересованы в лишении южноамериканских стран монополии на ценнейший вид сырья. Сделать это было не слишком просто, ведь правительство Бразилии быстро установило уголовную ответственность за вывоз гевеи из страны. Однако уже в 1876 году англичанин Генри Уикем умудрился доставить в Лондон 70 тыс. семян каучукового дерева, после чего британцы со свойственной им скрупулезностью начали селекцию. К 1914 году им удалось создать обширные плантации контрабандной гевеи в своих африканских и азиатских колониях, и бразильскому «экономическому чуду» был вынесен приговор.
В Нигерии и Камеруне, Индонезии и Таиланде, Малайзии и на Цейлоне каучуконосы и росли лучше, и латекса давали больше, однако главным достоинством новых площадок было то, что там у них не было естественного врага. Выглядел он вот так.
Это микроциклус (microcyclus ulei) — маленький, но от того не менее вредный грибок-паразит. Попадая на гевею, он не убивает ее сразу, а поражает листья, постепенно пожирая их. Когда листья появляются вновь, микроциклус атакует еще раз, и с каждой новой битвой гевея становится все слабее. Она тратит свои силы на борьбу с грибком и производит все меньше латекса, пока окончательно не погибает. В естественной среде Амазонии деревья распределены на большой территории, что служит им естественной защитой от микроциклуса. Условия плантации, где на небольшом участке одновременно находилось много растений, стали прекрасной питательной средой для смертельной болезни.
Эпифитотия (вариант эпидемии среди растений) микроциклуса убивала бразильские гевеи сотнями тысяч, но мистеру Уикему повезло: вместе с вывезенными им семенами дерева чудесным образом не вывез грибок-паразит. Микроциклуса до сих пор нет ни в тропической Азии, ни в Африке. Он остался на своей родине.
Британская империя быстро захватила контроль над рынком каучука. До сих пор более 90% его натуральной версии производится в Юго-Восточной Азии. Бразильский же «тропический Париж» в Амазонии столь же быстро оказался ни с чем. Удар, нанесенный региону в 1910—1912 годах, был тяжелейшим. Гибель источника доходов вызвала стремительный отток капитала. Каучуковые короли оставили свои роскошные особняки в Манаусе, в «Амазонском театре» прекратились спектакли, закончилось даже электричество. Созданные в джунглях городки сборщиков латекса быстро опустели. Но всего десятилетие спустя Бразилия, казалось, получила новый шанс на воскрешение отрасли. И связан он был с именем Генри Форда.
К середине 1920-х годов состояние эксцентричного промышленника перевалило за 1 млрд еще тех, «полновесных» долларов. Форду удалось сконцентрировать в своих руках практически полный цикл производства автомобилей: от добычи железной руды до выпуска уже готовых машин. В этой империи не хватало лишь одной составляющей: Ford Motor Company по-прежнему была вынуждена закупать каучук для шин у британцев. В конечном итоге постоянные ценовые войны с монополистами на рынке окончательно убедили миллиардера в необходимости создать собственное производство сырья, после чего он обратил свое внимание на Бразилию.
Однако тут чутье изменило выдающемуся бизнесмену. Всегда действуя расчетливо, с четким пониманием выгоды и рисков, применяя инновационные подходы к организации производства, в этот раз Форд поступил импульсивно, в полном отрыве от существующих реалий. Он считал, что одного его желания и практически неограниченных финансовых возможностей будет достаточно для создания эффективно работающей плантации, которая обеспечила бы его компанию нужным объемом каучука. Не консультируясь с агрономами, специалистами по выращиванию гевей или хотя бы с кем-то мало-мальски знакомым с бразильскими условиями, он взял в концессию 10 000 квадратных километров на восточном берегу реки Тапажос, правого притока Амазонки.
Кроме обширной плантации, он задумал построить здесь идеальный город, основанный на американских принципах и идеалах, в котором было бы удобно жить всем будущим работникам. Им должен был быть доступен весь возможный в условиях тропиков комфорт: в глухом амазонском углу появилась Фордландия — типичный американский населенный пункт с одноэтажными жилыми домиками, клубом, бассейном, теннисным кортом, гостиницей, библиотекой, госпиталем, своими булочными и кафе. В этой искусственно созданной утопии не было лишь одного — алкоголя.
Форд был яростным сторонником сухого закона, и вопрос об отказе от него в Фордландии даже не обсуждался. Наличие алкоголя под страхом расторжения контракта не допускалось даже в личных домах рабочих, а, учитывая централизованное снабжение города, завезти его нелегально с «большой земли» тоже было практически невозможно. Кроме того, рабочих, большинство из которых были обычными и часто необразованными бразильцами, заставляли вести американский образ жизни в его выдуманном глянцевыми журналами виде: посещать вечера поэзии, петь англоязычные песни и так далее. Даже еда в столовых была американской: несчастных туземцев кормили консервированным супом, гамбургерами, хот-догами и пиццей.
Насильственно вводился и американский рабочий график. Несмотря на тропический климат и нравы местных, привыкших к обеденной сиесте, строго соблюдалось правило «с девяти до пяти». При этом, надо отдать должное Форду, и зарплата в его «городе мечты» была в два раза выше, чем у конкурентов.
В 1930 году население Фордландии достигло 10 тыс. человек. По плану миллиардера, в конечном итоге здесь должно было жить в пять раз больше людей, но 1930-й так навсегда и остался пиком развития утопии. Очень быстро выяснилось, что взятая в концессию территория просто не годилась для выращивания гевей. Почвы были слишком песчаными, а дождей не хватало. Что не доделал климат, закончил микроциклус.
К 1933 году уже четверть всей плантации умирало от вездесущего грибка, так и не достигнув возраста, когда дерево способно давать сок в необходимых количествах. К тому же оказалось, что даже госпиталя недостаточно, чтобы предотвратить тропические болезни и у людей. Желтая лихорадка и малярия косили работников, которые в 1930 году, окончательно измученные еще и культурным шоком от погружения в американскую культуру, взбунтовались. В 1934-м, спустя всего семь лет после начала реализации своего проекта, Форд закрыл его на реке Тапажос, впустую истратив $20 млн (более $200 млн в современном эквиваленте).
Фордландия превратилась в очередной город-призрак, своим видом напоминающий о том, к чему приводят человеческие амбиции, если они не подкрепляются трезвым расчетом. И 80 лет спустя любые попытки наладить крупномасштабное производство каучука на его родине терпят крах: Бразилия не способна обеспечить этим по-прежнему важным сырьем даже себя. Любая промышленная плантация здесь рано или поздно, несмотря на все многолетние труды селекционеров, превращается в инкубатор микроциклуса, легко и с удовольствием мутирующего.
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by
Читайте также:
