Девяносто первый был годом второго «великого перелома». Когда-то Сталин этим термином назвал начало коллективизации и индустриализации, изменивших облик Советского Союза, но события тридцатилетней давности по своему значению были даже эпохальнее. На фоне распада СССР его граждане, в том числе и белорусы, пережили конфискационную денежную реформу, резкий рост цен, фактическое обесценивание сберегательных вкладов. Причем все это происходило в условиях тотального дефицита, когда продукты и промтовары в продажу «выбрасывали» и их требовалось «доставать». Начав год еще с относительно полновесными советскими рублями в кошельке, на которые, впрочем, нечего было купить, заканчивали его белорусы уже с купонами независимой республики. Талоны и очереди за хлебом, контрасты пустых полок в государственных магазинах и изобилие валютных «Березок», окончательное разочарование в советской экономике и предвкушение «рынка» — в новой серии нашего цикла о 1990-х.
Объяснить современному поколению в понятных и доступных тезисах, что и почему происходило с кошельком белоруса в последние месяцы существования Советского Союза, нелегко, но мы все же попытаемся. Начнем со сбережений. Сейчас многие из нас продолжают на что-то откладывать, собирать, копить. В большинстве случаев речь идет о крупной покупке — например, квартире или автомобиле. Часто — просто о «черном дне», «подушке безопасности» из категории «на всякий случай», тем более такие случаи кажутся все более возможными. В любом случае это осознанный выбор с далеко идущей целью.
В позднем СССР у многих его жителей накопления были не добровольными, а вынужденными.
Условный рабочий с МТЗ или старший научный сотрудник НИИ органических удобрений пополняли свою сберегательную книжку не столько потому, что планировали купить в скором будущем заветную «восьмерку», сколько потому, что им просто не было на что потратить излишки получки. Потребительских товаров на все заработанные советскими гражданами деньги просто не хватало. Как только появлялась возможность приобрести хоть что-то представляющее ценность и при этом не скоропортящееся, люди ей пользовались, что лишь усугубляло нехватку товаров.
Дефицит (всего, от продуктов до сложной техники) все нарастал, приобретя к 1991 году тотальный характер.
Чтобы ликвидировать дефицит, необходимо было выровнять отношения между спросом и предложением. Товар должен был стоить столько, сколько покупатель был готов за него отдать. Это предполагало рост цен, который в условиях такого объема сбережений мог стать лавинообразным. Советское правительство в подобных условиях не нашло ничего лучше, как попытаться принудительно изъять у населения «лишние» (с его, правительства, точки зрения) деньги.
Фатальная ошибка.
22 января 1991 года в вечерней программе «Время» мирное население СССР узнало, что у них есть всего 3 дня (23—25 января), чтобы обменять самые крупные купюры (50 и 100 рублей) на дензнаки нового образца. Причем просто так можно было заменить лишь 1000 рублей наличными на человека, а происхождение более крупных наличных сумм приходилось объяснять специальной комиссии, работавшей следующие 2 месяца. Со сберкнижки же разрешалось снимать не более 500 рублей в месяц. В «честь» инициатора реформы, руководителя советского правительства и бывшего министра финансов Валентина Павлова, день 22 января прозвали «Павловым».
Официальной причиной денежной реформы была борьба с фальшивыми банкнотами крупного номинала, «нетрудовыми» доходами, спекулянтами и прочими «теневиками». По факту больше всего от случившегося пострадали обычные люди, многие годы, поколениями, откладывавшие деньги. Относительно повезло тем, у кого сбережения находились под подушкой в 25-рублевых купюрах, которые менять не требовалось. Впрочем, уже через несколько месяцев из-за инфляции обесценились и эти накопления, вместе с фактически замороженными в сберкассах вкладами.
Нашлись и те, кто проявил изобретательность, сумев воспользоваться тем, что не везде сразу узнали о неожиданной вечерней инициативе руководства страны.
В девять вечера по московскому времени, когда диктор программы «Время» шокировал советский народ очередным примером заботы о нем со стороны партии и правительства, магазины уже, естественно, не работали. Однако крупные купюры еще можно было разменять в некоторых железнодорожных и авиакассах, в метро или на автовокзалах. Наконец, у таксистов. Интернета, тем более деструктивного, пока не было, и кому-то это помогло спасти хоть часть своих денег.
Следующие три дня обмена прошли в полном хаосе, когда даже ответственные работники не понимали, что происходит. Орган ЦК КПБ газета «Советская Белоруссия» сокрушалась, с трудом подбирая подцензурные термины:
«Что ж, мы привыкли ко многим неожиданностям. Но эта, судя по всему, тоже воспринята в обществе неоднозначно. Спокойствия и уверенности в завтрашнем дне она не прибавит. Но, видимо, необходимо пройти и через этот барьер».
Реформа, конечно, оказалась провальной.
Советское правительство объявило виновником неудачи «западные банки, решившие дезорганизовать денежное обращение в СССР» (можно оценить незыблемость привычной риторики). Из обращения удалось изъять около 14 млрд рублей, но на ликвидации дефицита это никак не сказалось. Зато доверия к руководству страны у населения практически не осталось.
Финальной же каплей стал второй этап «павловских» преобразований, когда 2 апреля 1991 года произошел резкий рост цен на продукты питания, детские и школьные товары, многие услуги. Официально говорилось о повышении на 65—70%, но на деле некоторые позиции (например, тот же хлеб) подорожали в 3 раза.
Итог: массовые забастовки в Минске, про которые Onliner делал отдельный материал.
В свое время экономист Леонид Злотников написал множество статей о проблемах того времени. Он уверен, что Беларусь занимала особое место среди других республик, и вот почему.
— Плановая система постепенно приводит к разрушению всего. В нашем случае она себя исчерпала, а микроэкономику мы проспали. Я еще во время студенчества понял, что самый большой источник анархии в хозяйстве — это попытка планировать все до деталей. Производительность падала, система стала очень неэффективной, и в последние 10—15 лет существования Союза ее решили стимулировать.
Правительство доплачивало предприятиям за изготовление новой продукции. А Беларусь в этом смысле оказалась особой республикой: наши предприятия добавляют лишний шов на обувь и выдают ее за новую модель. Приделают бантик к юбке — новый продукт. И по новой цене.
В итоге цены на белорусские товары в других республиках были в 2,5—3 раза выше мировых, а сырье из России нам привозили по цене в 2—3 раза ниже рыночной. Минские босоножки стоили как 3 тонны нефти.
Но когда СССР развалился, наша продукция стала никому не нужна, потому что теперь можно было сравнивать цены и покупать куда дешевле.
Леонид Константинович говорит, что на контрасте белорусы почувствовали удар сильнее всего — процветающая республика прекратила похвальное движение вперед, остановилась, согнулась и закашлялась.
— Знаете, что делало правительство в то время? Ничего не делало. Они пытались протянуть эту плановую систему дальше, наладить какие-то отношения с другими странами, но из этого ничего не выходило.
В 1992 году в других республиках уже была свобода ценообразования, а у нас все еще госплан решал, кому поставлять грузовики. Это привело к коррупции: официально грузовая машина стоила 80 тыс. долларов, а неофициально — 25 тыс. Я сам помню, как встретил своего старого знакомого с чемоданом денег — шел к чиновникам решать вопрос по вывозу продукции.
Злотников отмечает, что дефицит на продовольствие в Беларуси был не такой страшный, как в других республиках: у нас все же было неплохо развито сельское хозяйство. Но продуктов все равно не хватало.
— Деньги слишком быстро обесценивались. Они были, но покупать на них было нечего. Мебель более-менее приличная — только по блату. Мяса нет, за молоком очередь. Даже капуста в банках пропала. А такая хорошая закуска была — до сих пор жалко. Все это очень сильно повлияло на настроение людей и в итоге привело к определенным последствиям.
Результатом экономических реформ первой половины 1991 года стало лишь продолжение обнищания населения, его скатывание за черту бедности, крушение основы основ — экономической стабильности и уверенности в завтрашнем дне. У многих появилось стойкое ощущение, что страна обречена и катится в пропасть. Перед повышением цен 2 апреля в Беларуси, впервые с 1940-х годов, появились большие очереди за хлебом — ситуация, которая прежде казалась просто невероятной и лучше всего характеризовалась народным выражением «докатились».
Минчане отчаялись настолько, что готовы были инвестировать обесценившиеся рубли даже в заурядные хлебные «кирпичи», ведь из них можно было сделать хотя бы сухари.
Работница одной из минских столовых Гордынская удрученно рассказывала журналистам:
Свои проблемы были и у тех, кто все еще пока мог позволить себе «второе из натурального мяса».
«Еще вчера я был сравнительно высокооплачиваемым специалистом — в моей семье приходилось 900 рублей на трех человек. Теперь, с новыми ценами, я попадаю где-то в средние слои общества. Как изменится мой покупательский спрос? Смотря на что. Допустим, давно ищу мужской костюм. Вчера бы купил его за 200 рублей. Завтра и за 500 возьму, не задумываясь».
Словами главного инженера одного из минских предприятий Сергея Андронова можно проиллюстрировать итог повышения цен. Они выросли, а товаров больше не стало, потому что спрос по-прежнему не соответствовал предложению, несмотря на все конфискационные меры государства.
Экономический сепаратизм расшатал основы СССР еще увереннее, чем сепаратизм политический.
Помимо уже действовавшей талонной системы на основные товары и продукты питания, в БССР в 1991 году были введены т. н. визитные карточки покупателя с его адресом, паспортными данными и даже фотографией. Они не только выносили всех приехавших в Беларусь из других советских республик за рамки государственной торговой системы, но и привязывали самих белорусов к конкретным магазинам. Прилагавшиеся к визиткам «простыни» талонов на некоторые товары можно было «отоварить» лишь в конкретном продовольственном или промтоварном магазине. За остальным, естественно, приходилось побегать, постоять с непременным первым вопросом к очереди «А что дают?».
— Очереди стояли прям с остановки. Люди по центральной лестнице бежали сломя голову — не дай бог попасть в этот поток. Сносили все на свете. Так еще с середины 80-х было.
Веселее всего было в конце месяца, когда выбрасывали дефициты, а универмаг работал до полуночи. Люди записывались, сами вели списки, — рассказывает бывшая работница ГУМа, отработавшая там около сорока лет. — Стояли за всем: за детскими колготками, трикотажем, порошками, кассетами.
А туалетную бумагу даже на улице продавали, во дворе ГУМа. Там выстраивалось порой по 50—100 человек, народ ей обвешивался, как бусами.
В попытке уменьшить дефицит, сократить вывоз товаров за пределы республики отпуск всего был жестко нормирован, но само наличие талонов, например, на пару сапог в год вовсе не гарантировало, что их получится реализовать. Нереализованные талоны, как и положено в самой справедливой из стран, по прошествии отчетного периода сгорали.
Бухгалтер Светлана Станишевская работала в комиссионном мебельном магазине на Ванеева с начала 90-х. Женщина вспоминает, как каждое утро у дверей выстраивалась очередь, а однажды покупатели едва не подрались из-за кухонного гарнитура.
— У нас периодически появлялись товары, привезенные из-за границы, поэтому порой можно было купить вещи, которых было не найти в обычных магазинах. Хотя в магазинах тогда вообще мало что было, о чем-то красивом и качественном даже не мечтали.
Очередь у двери перед открытием у нас выстраивалась ежедневно, потому что товар, который принимался в течение дня, в продажу поступал только утром. Таких, как в ЦУМе, конечно, не было, но всегда кто-то стоял и ждал.
Я помню, как из-за кухни «Вязынка» у нас чуть не произошла драка.
А конфликты и скандалы были постоянно: дефицит был, и люди пытались схватить что-то любой ценой.
Идеальным выходом из такой ситуации становилось знакомство с заведующей какого-нибудь уважаемого магазина. Сейчас, когда весь мир заранее осведомлен о начале продаж нового «айфона» или какой-нибудь компьютерной игры, сложно по достоинству оценить важность подобного знакомства, позволявшего вне очереди получить доступ к некому заветному товару.
— Работникам магазинов было проще всего. Мы заранее знали, что будут «выбрасывать», поэтому продавцы в нужные дни брали выходные и вставали в очередь: нам заранее сообщали, в какой части универмага будут что-то хорошее продавать.
Поскольку все друг друга знали, работники разных отделов обменивались товарами, которые получилось урвать: ты мне порошок, а я тебе колготки. Но за ними нам все равно приходилось стоять — прям нагло покупать до того, как «выбросили», нельзя было, — вспоминает работница ГУМа.
Процветали и другие альтернативные формы обмена советских денег на что-то более ценное.
На некоторых успешных предприятиях действовали т. н. столы заказов для работников.
К 1991 году в СССР расцвел натуральный прямой обмен, когда условный МАЗ мог отгрузить колхозу в Херсонской области Украины партию прицепов «Зубренок» и получить в обмен на них несколько тонн остродефицитного растительного масла, после чего распределить заветные бутылки между своими сотрудниками.
Продуктовые наборы, где находилось место и мясоколбасным изделиям, и сгущенке, и прочим радостям жизни, могли выдаваться на регулярной основе, что существенно облегчало быт многим белорусским семьям.
Наличие дефицита порождало и сравнительно нелегальную деятельность. Даже после повышения цен 2 апреля они по-прежнему не уравновешивали спрос и предложение. Результатом становилась деятельность т. н. групп захвата. Граждане, осведомленные о появлении в той или иной торговой точке пользующегося популярностью товара (как правило, импортного), организовывали «штурм» магазина, после чего стремительно сметали нужный товар с полок. Через короткое время он оказывался на Комаровке или другом рынке, где действовали по-настоящему рыночные цены, или даже в комиссионке, продажа через которую по-прежнему приносила прибыль.
— Когда в продажу поступили «Горизонты» с японскими кинескопами, народ стоял ночами. Помню, как писали номера на руках: сотни человек выстраивались.
А некоторые на этом зарабатывали: место в очереди можно было продать. Или купить товар, а потом на нем заработать, — говорит наша собеседница.
Но наряду с государственной торговой системой, отношения с которой доставляли большинству белорусов лишь одни мучения (впрочем, уже привычные), в последние годы и месяцы существования СССР формировалась и альтернативная вселенная, где любых товаров, и первой, и второй, и даже третьей необходимости, было предостаточно. Другой вопрос, что большинству белорусов, даже с их избыточными накоплениями, но особенно после их начавшейся и все более стремительной девальвации, этот параллельный мир достатка и всеобщего благоденствия был малодоступен.
Во-первых, речь идет о рынках и сформировавшихся вокруг них барахолках, где ценообразование было во многом стихийным.
Это прежде всего Комаровка (главный продуктовый рай БССР) и возникший в ноябре 1991 года вещевой рынок у стадиона «Динамо». Во-вторых, начинали появляться и «коммерческие» магазины, в которых все более многочисленные «кооператоры» сами назначали понравившиеся им цены.
Ну а настоящей «землей обетованной», почти недоступной, но такой манящей, оставались валютные магазины, эти филиалы западного благополучия на многострадальной отечественной земле.
С советского времени в Минске (и некоторых других белорусских городах) существовало несколько государственных валютных магазинов. Это прежде всего всем известная «Березка», торговля в которой шла исключительно за дензнаки, попадавшие в некогда знаменитую, а сейчас уже подзабытую аббревиатуру СКВ. В столице «Березка» находилась в здании по современному адресу пр. Победителей, 11, в непосредственной близости от главной интуристовской гостиницы «Юбилейная», и располагала даже баром. Кроме Минска свои «Березки» были в Гродно и Бресте (западные приграничные города, «ворота» СССР), а также в Жлобине, где многие иностранцы принимали активное участие в строительстве Белорусского металлургического завода.
К 1991 году в «Березки» пускали уже всех обладателей «долларов-марочек». Но в застойные годы эта сеть предназначалась преимущественно для иностранцев. Советским гражданам не положено было владеть валютой. Более того, само ее наличие считалось поводом для уголовного преследования (в случае больших сумм — вплоть до расстрела). По возвращении на родину из загранкомандировки в капиталистические страны советский человек (дипломат, моряк дальнего плавания, инженер, работавший на стройке загранобъекта, водитель «Совтрансавто») был обязан в установленный срок сдать ввезенную валюту в банк, получив в обмен т. н. чеки «Внешпосылторга». Для их реализации была предназначена отдельная сеть магазинов, параллельная «Березке». Выбор товаров здесь был похуже, но в сравнении с обычными «рублевыми» магазинами тут все равно царило изобилие.
В каждой из советских республик эта сеть называлась по-своему. В Украине — «Каштан», в Латвии — «Янтарь», в Эстонии — «Альбатрос», в Азербайджане — «Чинар», ну а в БССР — «Ивушка».
В Минске под эгидой «Белювелирторга» работали две «Ивушки»: одна на Белинского, другая на Денисовской, на месте, позже занятом магазином «Ригонда». Впрочем, к 1991 году «Ивушки» уже объединили с «Березками», а единственным средством оплаты стала свободно конвертируемая валюта. Да и эксклюзивность государственных валютных магазинов закончилась. Валютные секции открылись в универмаге «Беларусь», магазине «Радиотехника», а после августа 1991 года за валюту не торговали только самые ортодоксальные коммунисты.
Но рынки, коммерческие и валютные магазины все еще оставались уделом избранных, праздником. Повседневными же буднями весь 1991 год были пустые полки, неумолимо растущие цены и бесконечные очереди.
Под самый конец года власти уже независимой Беларуси были вынуждены ввести «дополнительные меры по защите потребительского рынка республики».
До появления слогана «Купляйце беларускае» еще оставалось очень много времени. Наоборот, руководство страны пыталось запретить покупать отечественные товары жителям других союзных республик.
Для иллюстрации давления, которому продолжали подвергаться наши магазины, газеты приводили следующие сравнения:
«Стандартная 20-килограммовая коробка сливочного масла стоит сегодня в Минске 176 рублей (если удастся найти). Эта же коробка, переправленная воздухом в Ереван, „идет“ уже за 1400 рублей. И она же, будучи переброшена из Еревана по ту сторону границы в Турцию, оценивается в 200—300 долларов».
Талоны не работали. Визитные карточки не работали. Полки по-прежнему пустовали. С 1 января 1992 года на территории Беларуси вводились купоны, за которыми последовала и национальная валюта, и шоковое повышение цен, и, наконец, наступление столь долгожданного товарного изобилия. Но победа над дефицитом и та цена, которой она была достигнута, достойны отдельной истории.
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by