Жаловаться на тяготы 2020-го стало нормой. Год действительно выдался крайне непростым, наполненным тяжелыми событиями, концентрация которых стала для многих настоящим испытанием. Но каким бы сложным ушедший год ни казался, в истории, и относительно недавней, бывало всякое. Почти тридцать лет назад белорусы, встречавшие новый, 1992-й, вероятно, тоже провожали 1991-й с облегчением и надеждой, что больше такого в их жизни не повторится. 365 дней они стояли в бесконечных очередях за самым необходимым, пытаясь отоварить талоны, меняли стремительно обесценивавшиеся деньги, следили за растущими на глазах ценами, выходили с протестом и надеждой на улицы, наблюдали за распадом одного огромного общего государства и рождением другого, в размерах куда более скромного, но зато своего. И при всем при этом на фоне тектонических сдвигов, потрясавших страну и планету, продолжалась обычная повседневная жизнь. В Минске в том числе. Вовсю строилась Малиновка, горожане катались по новой ветке метро и на современных чешских трамваях, прощались со старым железнодорожным вокзалом, наслаждались невиданным фисташковым мороженым «Пингвин» и вовсю предавались рыночным отношениям на появившемся у стадиона «Динамо» вещевом рынке. Обо всем этом новый материал из нашего цикла «Малиновый бумер» — про переломный 1991-й.
Сейчас новые станции (и даже линии) Минского метрополитена принято открывать к 7 ноября, но поезда по второй, Автозаводской линии пустили в последний день 1990 года, в преддверии другого, куда более народного праздника. Красную ленточку на конечном тогда «Тракторном заводе» перерезал почему-то первый зампред Верховного совета БССР Станислав Шушкевич. 31 декабря большинству минчан, с трудом заканчивавших собирать новогодний стол, было все же не до этого знакового объекта, поэтому для горожан новая ветка стала элементом повседневного быта только в 1991-м.
«Со вводом шести новых станций среднесуточный пассажиропоток в метро увеличивается на 100 тысяч человек»
За сухим рапортом руководства метрополитена (на самом деле в строй тогда ввели только пять станций, а «Первомайскую» открыли для пассажиров лишь через пять месяцев) стоит важнейшее для транспортной инфраструктуры города событие. Для того чтобы минская подземка перестала быть имиджевой роскошью (как это случилось во многих других советских городах), а превратилась в востребованное миллионами средство передвижения, к первой линии, проходившей под центральными, но относительно малонаселенными и лишенными промышленных предприятий районами города, необходимо было подключить крупнейшие спальные массивы и зоны массового «приложения труда».
Первая очередь Автозаводской ветки и стала шагом в этом направлении.
Ее дальнейшее развитие обеспечило обильную загрузку нашей подземки трудящимися, что позволило ей превратиться в важнейший элемент системы внутригородского пассажирского трафика.
Тем более надо отдать этому должное, учитывая, что шесть станций были сооружены всего за семь лет в тяжелейших градостроительных и инженерно-геологических условиях на фоне рушащейся экономики страны.
Увы, но такое развитие метрополитена, видимо, заставило грустить любителей наземной городской железной дороги. Косвенной жертвой Автозаводской ветки стала трамвайная линия, проходившая от гостиницы «Турист» к перекрестку Партизанского проспекта и Радиальной улицы. Ее закрыли также в 1991 году. Возможно, она мешала строительству следующего участка метрополитена (ст. м. «Партизанская» — «Автозаводская»). Скорее всего, городские власти посчитали, что впоследствии она не понадобится, ведь по сути трамвай здесь будет дублировать метро. Другой вопрос, что исчезновение рельсов вдоль Партизанского намекало, что давно заложенные в старинные генпланы проекты скоростного трамвая в жилой район улицы Ангарской все же похоронены.
Но и у несчастного трамвая, все больше превращавшегося в нелюбимого пасынка «Минсктранса», был в 1991 году небольшой праздник. Двенадцать лет по городу бегали исключительно рижские РВЗ-6, и вот они наконец дождались конкурентов, да еще и заграничных.
В 1991-м парк обновился «чехословацкими красавцами» — в Минск поступили первые пять вагонов Tatra T6B5.
С точки зрения современных представлений об эстетике красавцами их назвать уже сложно, особенно на фоне милых сердцу плавных линий «рижан», но тридцать лет назад на контрасте они казались ультрасовременными. Так же вызывающе смотрелись и рубленые силуэты вазовских «восьмерок» с «девятками» на фоне устаревшей продукции советского автопрома.
За следующие пять лет в трамвайном парке на Ботанической окажутся 24 таких вагона, но минская их жизнь будет недолгой. С 2008 года город начнет от них быстро избавляться, сохранив лишь один экземпляр для ведомственного музея.
Он напоминал ветерана войны, прошедшего через многое, получившего боевые ранения, затем подлеченного в госпиталях, но так и не оправившегося от пережитого, а потому рано ушедшего.
Здание вокзала станции Минск-Пассажирский было построено в 1938 году, с трудом пережило оккупацию, было восстановлено, но к концу 1970-х слишком устарело — морально и, главное, физически. Пассажиропотоки требовали расширения вокзального комплекса, но обследование, проведенное в конце 1970-х, дало неутешительный результат: фундаменту (еще дореволюционному) поставили «неуд.», такую же оценку получили несущие конструкции. По зданию в буквальном смысле ползли трещины.
Наверное, его можно было бы спасти (при большом желании и при наличии соответствующего финансирования), но даже реставраторы открестились от уже охромевшей «лошади».
Сначала рядом построили гостинично-административную высотку, затем (как раз весной 1991-го) открыли конкорс с залом ожидания, буфетом и киосками. Новое помещение не понравилось даже бомжам (да, в Минске 1991 года уже были бомжи) — на креслах в зале невозможно было спать. Обычные пассажиры тоже пользоваться им не спешили: летом там было жарко, а зимой холодно, потому что не работала вентиляция. Эскалаторы также не функционировали, а подниматься с чемоданами по лестнице было сложно.
«Результаты исследования показывают, что полная реставрация объекта на первоначальный период существования практически невозможна и нецелесообразна из-за значительных утрат конструктивных элементов и полной утраты архитектурных деталей и декора»
Это был приговор. В середине апреля здание вокзала закрыли для посещения. И вовремя: через неделю в зоне ресторана рухнуло перекрытие второго этажа. Ну а когда на площадку пришли разрушители, старый вокзал сложился под шар-бабой и ковшом экскаватора как карточный домик. Он действительно был дряхл.
Рождение нового здания шло мучительных десять лет.
Вторым одиозным долгостроем того времени был Дворец культуры республики, как его называли на том этапе. Строительство гигантского здания на Октябрьской площади началось в 1985 году и должно было занять пять лет, но в итоге растянулось на шестнадцать. К 1991-го медленно растущий колосс для большинства горожан стал сильным раздражителем.
Ему присвоили издевательское прозвище «Саркофаг».
А на кухнях регулярно подсчитывалось, сколько народных денег было вбухано в сооружение, полезность которого в условиях перманентного дефицита на полках выглядела максимально сомнительно. Второй темой для дискуссий было наличие подземного тоннеля, связывающего объект со зданием ЦК КПБ на Карла Маркса, 38 (почти все верили, что без тоннеля не обошлось).
Тем не менее степень готовности «одного из крупнейших культурных центров Европы» (слова начальника строительства тов. И. Зубовича) была такова, что дешевле его было уже достроить. А пока процесс шел, минчане по инициативе одной из белорусских газет принялись выдумывать постройке новое название. Среди скучных «Дворец „Белоруссия“» и «Народный дворец „Белая Русь“» были и вполне постмодернистские предложения «Народны дом прыгажосцi» и даже «Белорусская хата-дворец».
Переименования, как это водится на сломе эпох, были в принципе актуальным занятием. Осенью в горисполкоме был поднят вопрос о смене названия одной площади и двух центральных магистралей Минска. Площадь Ленина предложили считать площадью Республики, Ленинскому проспекту решили присвоить имя Франциска Скорины (в 1990-м праздновалось 500-летие со дня рождения первопечатника), а улицу Горького хотели назвать в честь Максима Богдановича, тоже по случаю юбилея (в декабре 1991 года автору «Погони» исполнилось бы 100 лет).
Процесс шел сложно.
У противников переименований было два бронебойных аргумента: отсутствие денег (пояснялось, что не время этим заниматься, бюджет пуст) и сложность процедуры замены документов (подчеркивалось, что гражданам и организациям в условиях перехода к рынку не до того). В итоге из нескольких вариантов (например, Ленинский проспект предлагали назвать проспектом Возрождения) все же был приняты заявленные Белорусским союзом художников и структурами БНФ: площадь Ленина стала площадью Независимости, Ленинский проспект — проспектом Скорины, а улица Горького (с третьего голосования) — улицей Богдановича.
Главным же спором стала дискуссия вокруг возвращения белорусской столице ее исторического названия. После августовского путча 1991 года за переименование Минска в Менск даже проголосовали депутаты Минского городского совета, предложив Верховному Совету БССР отменить свое же решение 1939 года об обратном.
В некоторых печатных изданиях, преимущественно официозных, немедленно началась кампания против этой инициативы.
Публицисты и обозреватели, например, «Советской Белоруссии», ссылаясь на стихийное изучение общественного мнения в переполненных электропоездах, выдвигали следующие тезисы против переименования:
В итоге Верховный Совет, по всей видимости, согласился со всеми вышеприведенными доводами и Минск остался Минском.
Это довольно парадоксально, но, несмотря на все происходящее с экономикой, Минск активно строился. Сдавались и социальные объекты: в строй вступил огромный корпус ГКБ №1, крупный ФОК на Жудро, открывались и новые магазины (с полупустыми полками), и другие объекты соцкультбыта, но это все скорее были заделы прежних, более сытных времен.
При этом активно строилось и жилье. Договорные цены, дефицит стройматериалов, исход рабочих в кооперативы не помешал сохранить объем ввода социальных жилых домов на уровне предыдущего года.
Заканчивалось освоение жилых районов Веснянка, Шабаны и Уручье. Два последних находились на крайних полюсах народной любви.
Ордер на квартиру в Шабанах брали неохотно, со скрипом, даже после многолетнего стояния в очереди. Логика была проста: рядом станция аэрации, свалка, куча чадящих промышленных предприятий, бог весть какой контингент и все беды мира.
Уручье же новоселам нравилось. Транспортная доступность и недостаток инфраструктуры роднили его с Шабанами, но решающим фактором для народа, у которого после Чернобыля экология заняла первые места среди жизненных приоритетов, стало отсутствие «грязной» промышленности. Наоборот, в Уручье находился научный городок Академии наук, ряд высокотехнологичных по тем временам предприятий (местами даже оборонных с соответствующими зарплатами).
Если выбрать ад и рай Минска-1991, то это Шабаны и Уручье.
Ну а чистилищем в такой системе координат выступала Малиновка.
В отличие от Веснянки, Уручья и Шабанов, застройка которых постепенно подходила к концу, создание Малиновки было в самом разгаре, и это была настоящая Каменная Горка своего времени. Девять микрорайонов, минимум 115 тысяч человек населения. Это было масштабно, с размахом и полным пренебрежением к особо ценным пахотным землям.
Ее первые микрорайоны начали возводиться еще в начале 1980-х, но по-настоящему «Минскжилстрой» развернулся там ближе к концу десятилетия. Во многом это было связано с тем, что именно Малиновку выбрали для массового расселения семей переселенцев, пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС.
Несмотря на 1991 год, дома в Малиновке сдавались уже позабытыми нами в 2021-м темпами. В одной Малиновке-3 планировалось заселение 10 тысяч человек. В четвертом микрорайоне только в III квартале вводили сразу 17 (семнадцать!) многоэтажек. 2200 семей «чернобыльцев» должны были получить новый дом.
Отставала только инфраструктура. В Малиновке-4, самом дальнем и новом микрорайоне, этом бермудском треугольнике между Рафиева, Есенина и Слободской, даже до ближайшего магазина было 3,5 километра, не говоря уже о прочих полезных для комфортной жизни объектах вроде отделения связи, аптеки или сберкассы. В итоге их были вынуждены открывать во временных помещениях, в приспособленных под эти нужды квартирах.
Пробираясь на «Икарусах» из центра города на свою новую малую родину, жители Малиновки, проезжающие по проспекту Дзержинского, могли наблюдать, как в 1991 году начиналось строительство многофункционального комплекса, аналогов которому в Минске еще не было. Он символизировал и приход новой эпохи, и анахронизм уходящего времени. В жилом районе Юго-Запад 22 июня (символический шаг) был заложен первый камень Международного образовательного центра. Это совместный белорусско-немецкий проект, контрастно смотревшийся на фоне панельных многоэтажек.
Порывая с наследием советского модернизма, он одновременно возвращался к его истокам в авангардном искусстве 1920-х годов.
Ансамбль из гостиницы-дуги, круглого конференц-зала и треугольного ресторана (с кегельбаном) был вдохновлен творчеством Казимира Малевича.
После окончания строительства комплекс, известный сейчас как IBB Minsk, стал первым образцом по-настоящему современной архитектуры и первой международной коллаборацией в городе. Над его зданиями работали белорус Олег Воробьев и немец Рихард Пиршке.
Подобного рода сотрудничество — лишь один из примеров совместной работы белорусов с гостями из стран, которые еще совсем недавно было принято называть «вероятными противниками». Иностранцев в Минске стало как никогда много, и это были не только капиталистические дельцы с алчным прищуром, прибывшие в страну ясноглазых наивных туземцев продавать им свои бусы.
Много контактов было и по благотворительной линии, ведь тогда именно наша страна стала символом чернобыльской трагедии.
Как бы то ни было, в городе уже существовала инфраструктура, предназначенная для интуристов и деловых людей, в том числе доморощенных кооператоров, работников малых и совместных предприятий, банковских клерков. Валютные бары, кооперативные кафе и магазины становились нормой жизни, и любой репортаж об их деятельности старательно подчеркивает капиталистическую максиму: за выбор, качество и сервис надо платить.
Цены даже в каком-нибудь кооперативном «Узбекистане», не говоря уже о блестящих ресторанах при интуристских гостиницах «Юбилейная» и «Планета», ужасали среднего советского обывателя.
Шутка ли — плов за 6,5 рубля или бутерброды с красной икрой по 13,73.
Но ведь плов-то был рассыпчатый, ароматный и с мясом, привезенным с Комаровки, а не в виде «рисовой размазни» с наполнителем, умершим своей смертью. И красная икра была та самая, вкус которой многие уже позабыли.
А для широкой публики символом западной сладкой жизни в годы, предшествующие появлению настоящего американского фастфуда, стала сеть кафе-мороженых «Пингвин». Это детище «швейцарского» бизнесмена с советским эстонским прошлым Александра Кофкина. Сделав неплохую карьеру в Министерстве мясо-молочной промышленности Эстонской ССР, в 1970-е он уехал в эмиграцию. Осел сначала в Вене, а потом в Цюрихе, провернул немало сделок, выглядевших несколько сомнительно, ну а в самом конце 1980-х вернулся в Таллинн, где заработали точки с безошибочной концепцией.
Их аналоги появились сначала в других балтийских республиках, а затем и у нас. Мальчишкам и девчонкам, а также их родителям, уставшим от настоящего пломбира, предлагалось бесконечное количество новых вкусов (пусть и не по ГОСТу, но от того не менее привлекательных). Лимон, киви, черника, ананас, фисташка, малина, банан — за «Пингвином» в два их минских кафе (на Ленина и Кирова) стояли безумные очереди. Вафельный рожок (линию по его производству белорусский партнер Кофкина оплатил казеином) с яркими шариками стал для многих ребят, взрослевших в те годы, символом детства наряду с диснеевскими мультиками и вкладышами от жвачек.
Ну а для многих взрослых минчан символом перемен стало утро 2 ноября 1991 года. Прежним безоговорочным торговым чревом города был Комаровский рынок. Там были и ряды с продуктами, и шеренги красно-белых ларьков, чья эпоха была в самом разгаре, и вещевая барахолка, где торговали в буквальном смысле всем: от помидорной рассады до японской радиоэлектроники.
Но незадолго до главного пролетарского праздника капитализм применил по отношению к социализму запрещенный прием. В 7 утра 2 ноября на территории стадиона «Динамо» открылся вещевой рынок. «Эпохальное событие для товарно-денежных отношений в нашем городе», «первый остров капитализма» — такими фразами описывали его в прессе. Пафос этот скорее чрезмерен, но с открытием новой всегородской барахолки, где сначала торговали с картонок, а потом обзавелись чуть более цивилизованными условиями, любой желающий всего за 2 рубля (да, вход был платный) мог почувствовать себя субъектом рыночных отношений, изучить зависимость спроса от предложения и поучаствовать в ценообразовании. Ранее это касалось лишь продуктов, а теперь…
«Смело, не прячась, люди предлагали джинсы, куртки, спортивные костюмы, кроссовки, сапоги, шапки и многое-многое другое»
Жизнь уже не могла быть прежней. Девяностые начались на «Динамо».
Ранее в «Малиновом бумере»:
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро
Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by