Стильно, модно, гигиенично

Большевики, особенно в 1920-е годы, отличились многими авангардными новациями, но в данном случае они просто использовали для собственных целей достаточно актуальный тренд, уже широко распространившийся среди узких кругов европейской и американской элиты. Сложная эволюция отношения к человеческому телу вообще и способам его утилизации после смерти в частности шла у исповедовавшей христианство части человечества уже несколько столетий, со времен Реформации XVI века. Вплоть до нее целое тысячелетие господствовала теоцентрическая картина мира, в которой главенствовала фигура Бога. Праведному христианину после смерти было положено упокоиться в земле, ведь в будущем это тело ожидало воскрешение. Всерьез считалось, что в ином случае воскрешение невозможно, а потому сжигать можно было лишь всяких ведьм, да и вообще кремация ассоциировалась прежде всего с дохристианским язычеством.

Впрочем, постепенно уровень накопленных знаний приводил просвещенные умы к мысли, что порой воспользоваться огнем можно было и в иных случаях даже вопреки религиозным догматам. Например, когда речь шла о массовых эпидемиях (той же чумы) и о необходимости эффективно избавиться от большого количества их жертв.

Принципиально же восприятие роли и места человека в христианском мире стало меняться после появления учения доктора Мартина Лютера. На смену теоцентризму во многих регионах Европы пришел антропоцентризм. Мерилом всех вещей стала фигура человека. Это сопровождалось развитием медицинского знания, анатомических исследований — появляются настоящие театры, где главным зрелищем становится публичное вскрытие трупов.

Меняются представления и о гигиене. Становится очевидно, что прежние, средневековые кладбища, расположенные в плотной исторической застройке и в буквальном смысле набитые гробами, являются источниками всякой заразы. Их закрывают, ликвидируют, застраивают, а новые некрополи открываются уже за пределами городов, где они уже не так влияют на санитарную обстановку.

Секуляризация всех сторон жизни, начатая Реформацией, продолжается в конце XVIII века Великой Французской революцией, когда антиклерикализм, возможно, впервые становится воинствующим. С религией (в данном случае католической) вплотную ассоциировались и похоронные практики, а потому революционеры-атеисты впервые начинают рассуждать о строительстве специальных печей, где в пепел бы превращались тела жертв великого перелома.

Весь XIX век идея кремации как естественного завершения человеческого пути на земле постепенно набирает все большую популярность. В основном, конечно, среди интеллектуальной элиты, имеющей время и возможность рассуждать о подобных материях. Речь идет сразу о нескольких преимуществах подобного погребения: это гигиенично и предотвращает возможные эпидемии, это рационально и экономично, не требует места под могилу. Наконец, это романтично. После сожжения тела утонувшего таким молодым поэта Перси Шелли в присутствии его друга лорда Байрона подобный удел становится мечтой бледных чахоточных юношей и девиц из аристократии по всей Европе.

«Печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские…»

Первый крематорий современного типа был открыт в 1876 году на знаменитом миланском «Чимитеро Монументале», «Монументальном кладбище», одном из самых роскошных (в художественном смысле) некрополей мира. Затем подобные заведения заработали в США, Великобритании, Германии, Швеции. В начале XX века их услугами пользовались уже десятки тысяч клиентов в год. Однако при этом крематории по-прежнему оставались уделом избранных, поклонников прогресса, просвещенных и образованных.

На территории Российской империи до революции в полноценном смысле таких объектов так и не возникло. Работала только печь для кремации животных в противочумном институте под Петербургом и небольшой крематорий для японцев, живших во Владивостоке. Зато после прихода к власти большевиков те, с присущей им энергией, взялись за решение и этого вопроса, не дожидаясь даже окончания Гражданской войны.

К 1917 году кремация в империи находилась фактически вне закона. Единственным возможным видом захоронения являлся традиционный способ гробом в землю. Согласно определению Священного синода от 1909 года, «самым естественным способом погребения признаётся предание трупов земле… предание тела близкого не земле, а огню представляется, по меньшей мере, как своеволие, противное воли Божией, и дело кощунственное». Впрочем, то, что Синод, высший орган управления Русской православной церковью, в принципе счел необходимым высказать отношение к «преданию тела огню», уже свидетельствует об актуальности этого вопроса. Российская империя в этом смысле находилась довольно близко к Европе.

Большевистская политика как политика антирелигиозная, антиклерикальная, атеистическая, естественно, не могла не коснуться и этого важного бытового вопроса, напрямую ассоциировавшегося прежде («в старом мире») как раз со сферой компетенции церкви и ее институтов. Уже 7 декабря 1918 года, согласно декрету «О кладбищах и похоронах», все соответствующие вопросы были переданы гражданским властям, а кремация фактически становилась легальной. Достаточно подробно расписывались даже правила этой процедуры. Например, отправить покойника в печь можно было лишь на третий день после кончины, что должно было свести к минимуму риск сожжения человека, впавшего в летаргический сон.

Более того, кремация объявлялась предпочтительным видом погребения. В этом смысле она стала лишь одной из составляющих новой обрядности, которая пропагандировалась большевиками. На обломках старого они действительно сперва пытались построить абсолютно новый мир, где своим было все: праздники, календарь, архитектура и литература, сексуальные нравы. Даже похороны должны были стать «красными». Никаких священников, никаких крестов и молитв, никаких икон. Красный гроб, красные флаги, красные звезды, «Интернационал» или «Марсельеза» в качестве музыкального сопровождения, ну и кремация как самый прогрессивный способ захоронения.

Тем более что он должен был помочь справиться и с похоронным кризисом, который захлестнул крупные города, прежде всего Москву и Петроград. Революции, войны, бесконечные потоки солдат, вернувшихся с фронтов, миграция из нищавших деревень, эпидемии (в том числе испанки, этого коронавируса столетней давности), наконец полный развал похоронного ремесла на фоне всех этих событий привели к упадку кладбищ, скоплению большого количества незахороненных трупов. Повсеместное внедрение кремации не только решило бы эту проблему, но и в конечном счете привело бы к ликвидации всех старых некрополей и освобождению этого пространства для новой социалистической застройки.

Уже в 1919 году был объявлен конкурс на строительство «Кафедры безбожия». Именно так прозвали крематорий-гигант с десятками печей, который должен был появиться в Петрограде на территории Александро-Невской лавры. Первую премию на конкурсе получил монументальный дворец будущего классика советской архитектуры, а тогда молодого автора Ивана Фомина. Здание в классическом (пока еще классическом) стиле было увенчано высокой многоярусной башней, украшенной каменным факелом. Вот так должен был выглядеть один из ярчайших символов нового большевистского мира.

Естественно, в условиях тех лет постройка столь сложного объекта была невозможна. Вместо этого в 1920 году под «крематориум» приспособили бывшие бани на 14-й линии Васильевского острова. Именно туда любоваться «огненными церемониями» ездил новый петроградский бомонд, а Корней Чуковский оставил об этом воспоминания: «„Не поехать ли в крематорий?“ — сказал он, как прежде говорили: не поехать ли к „Кюба“ или в „Виллу Родэ“? „А покойники есть?“ — спросил кто-то. „Сейчас узнаю“. Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше счастье, есть девять покойников. „Едем!“ — крикнул Каплун. К досаде комиссара, печь оказалась не в порядке: соскочила какая-то гайка. Послали за спецом Виноградовым, но он оказался в кинематографе... Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах как о псах. ...Печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские — все в разладе, кое-как, еле-еле...»

«Шесть пудов хорошего черного кокса дают полтора кило белых нежных костей»

Та первая «кафедра безбожия» проработала всего пару месяцев, за которые в ней было сожжено всего 379 тел. Лишь 16 из них — по завещанию или по желанию родных, остальные же в административном порядке (в основном невостребованные трупы). В конце концов этот опыт был объявлен удачным «экспериментом», крематорий в банях закрыли («за отсутствием дров»), а нового пришлось ждать еще шесть лет.

В середине 1920-х, когда положение советского государства стабилизировалось, к вопросу «огненных похорон» вернулись, но уже в Москве, новой столице страны. В 1925—26 годах был проведен новый архитектурный конкурс, результатом которого должна была стать переделка недостроенной церкви (что с точки зрения большевиков было особенно символично) на Донском кладбище в Первый московский крематорий. Второе место в этом соревновании, кстати, заняла звезда авангарда Константин Мельников, но к реализации все же был рекомендован проект другого автора — Дмитрия Осипова.

В результате реконструкции церковь приобрела суровый внешний вид — видимо, хорошо, по мнению новой власти, согласующийся с функцией постройки. Купол храма была заменен 20-метровой бетонной башней, но в планировке прежнее назначение здания угадывалось очень хорошо. На первом этаже находились залы для прощания и ожидания, колумбарий, вестибюль. Экспериментов с постоянно ломавшимся отечественным оборудованием повторять не стали, и подвал бывшей церкви заняли две кремационные печи производства немецкой компании «Топф и сыновья». Фирма была известная. Спустя полтора десятилетия она поставит печи в концентрационный лагерь «Аушвиц-Биркенау» в нынешнем польском городе Освенцим.

11 января 1927 года в порядке наладки импортного оборудования в новом крематории сожгли рабочего водокачки из Мытищ Ф. Соловьева, завещавшего свое тело для подобного эксперимента. Мероприятие считалось столь необычным, что запечатлеть процесс был даже приглашен кинооператор. Ну а для всех желающих крематорий на Донском кладбище заработал в октябре того же года.

Параллельно было организовано «Общество развития и распространения идеи кремации», первые членские билеты которого были переданы товарищам Сталину, Калинину, Молотову. Как понятно из названия, главное задачей ОРРИК стала популяризация нового способа погребения. В газетах и журналах появились десятки статей, рассказывающих о преимуществах кремации. «Труп горит медленно. Трескается череп крестообразно. Сгорают конечности. Горит скелет туловища. Трупы, сильно пропитанные лекарствами, горят дольше. Не болевшие люди горят дольше болевших. Мужчины требуют для сжигания больше времени, минут на 20, чем женщины. В общем, 6 пудов хорошего черного кокса дают 1 1/2 кило белых нежных костей», — информировал своих читателей журнал «Огонек». А чтобы те не слишком пугались, добавлял: «Огонь, испепеляющий огонь! Тебе построен этот храм современности, это огненное кладбище — крематорий!.. Строятся заводы и фабрики. Дышит мощно земля под белым снежным покровом. Бегут трамваи. Идут экскурсии в Музей Донского монастыря. Ревут фабричные трубы… Жить, полной грудью жить! А когда умрём — пусть отвезут нас в крематорий, чтобы, вместо заражённой кладбищами земли, всюду разлилась трепещущая радостью и молодой свежестью жизнь!»

Но, несмотря на весь пиар, на всю прогрессивность кремации, почему-то советские граждане, включая яростных большевиков, не спешили воспользоваться услугами крематория. В 1928 году, первом полном году его работы, через печи производства фирмы «Топф и сыновья» прошли 4025 трупов, в 1929-м — 5208. Это составило только 17% от общего количества умерших, но важнее был даже другой процент. «Добровольными» из этих 5+ тысяч были лишь 1776 человек, остальные — «административные». К 1933 году общее количество кремированных в единственном объекте такого рода в стране за год достигло 9 тысяч человек. Во второй половине десятилетия к обычным москвичам добавляется совершенно новый контингент. На Донское кладбище грузовики по ночам начинают привозить тысячи тел расстрелянных в подвалах НКВД, включая самых известных репрессированных: от маршалов Тухачевского и Блюхера до наркома Ежова, который сам был одним из главных организаторов «Большого террора». Их прах захоранивался в безымянных могилах там же, на территории Донского кладбища.

Кремация так и не обрела популярность, на которую всерьез рассчитывали большевики. По большому счету она осталась парадоксальным уделом люмпен-пролетариата и высшей партноменклатуры. В печах Донского крематория оказывались и простейшие гробы для «административных», и гробы побогаче для членов Политбюро ЦК КПСС, урны с прахом которых оттуда направлялись прямиком в Кремлевскую стену.

Советский народ же в этом смысле оказался очень консервативным, предпочитая пусть без икон и священников, без крестов и молитв, но все же стандартные 2×2 метра с оградкой на кладбище. Лишь в 1970-е годы с взрывным ростом городского населения и острой нехваткой мест на кладбищах к широкому внедрению кремации возвращаются. Сначала крупные крематории строятся в Москве, Ленинграде и Киеве, а в 1980-е — и в других крупных городах Советского Союза. Свой крематорий, на Северном кладбище, в 1986 году появляется в Минске.

Сейчас у нас количество кремируемых достигает 50%. В 1920-е годы большевики были бы таким показателем скорее довольны, вот только сейчас горожанами движут сугубо практические соображения, а не мысли об идеологии, гигиене или «очищающей силе огня». Порой кремация — единственный способ подзахоронения в семейную могилу, чаще же она просто гораздо дешевле. «Огненные похороны» все-таки превратились в массовое явление, но только когда это стало выгодно. Экономика вновь оказалась сильнее идеологии.

Читайте также:

• Город мертвых: как выглядят могилы знаменитых белорусов

Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!

Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро

Перепечатка текста и фотографий Onliner без разрешения редакции запрещена. nak@onliner.by