Выезд за границу для советского гражданина всегда был событием. Большинству он и вовсе был недоступен, для остальных он оставался мероприятием из категории «раз в жизни», и лишь единицы, представители научной и культурной элиты, высшие номенклатурные работники, дипломаты, разведчики, имели к такому удовольствию более-менее регулярный доступ. В самом конце 1980-х — начале 1990-х ситуация принципиально изменилась. Режим пересечения границы по крайней мере с соцстранами либерализировался, и миллионы жителей СССР, преимущественно его западных регионов, и, конечно, в том числе белорусы, ринулись в Польшу, вооружившись остродефицитными товарами, которые и в Советском Союзе были в цене, но «там» стоили еще дороже. С другой стороны, границы или их подобия появились там, где их не было десятилетиями. Жители приграничных районов Беларуси и Литвы внезапно потеряли возможность привычного перемещения в гости к соседям, что привело в том числе и к страшным трагедиям. Как белорусы штурмовали «Варшавский мост», как торговали на польских базарах, открывая для себя прежде невиданный способ заработка, кто сжигал КПП на литовской границе и почему летом 1991 года убили семь литовских пограничников на переходе «Мядининкай — Каменный Лог» — в очередной серии нашего цикла про начало новой исторической эпохи.
В авангарде начавшегося в Советском Союзе в 1988 году «парада суверенитетов» находились, естественно, прибалтийские республики, включенные в его состав на правах «союзных» последними. Если декларацию о верховенстве местного законодательства первой в ноябре 1988 года приняла Эстония, то Литва обогнала соседей в еще более принципиальном вопросе выхода из состава СССР. 11 марта 1990 года Верховный совет еще Литовской ССР принял «Акт восстановления независимости», в соответствии с которым на ее территории вновь начиналось действие литовской Конституции 1938 года. Процесс реального получения независимости растянулся на следующие полтора года, за которые случилось много разных событий (например, экономическая блокада республики и январский штурм Вильнюсской телебашни, закончившийся человеческими жертвами). Все это время литовское правительство пыталось создать (или, как считалось там, восстановить) полноценные атрибуты независимого государства, в том числе пограничные и таможенные посты на собственных границах.
Об оборудовании сколь-нибудь полноценной границы речи, разумеется, не шло. Скорее все носило символический характер. На основных дорогах, связывающих Литву с соседями, появились вагончики, в которых расположились представители республиканских пограничных и таможенных служб, в первое время это были добровольцы без оружия.
Позже компанию им начали составлять сотрудники ГАИ (дорожной полиции) и бойцы созданного в Литве спецподразделения «Арас».
Некоторое время на все это мало обращали внимание: у широких народных масс хватало и других проблем, кроме новой, но остававшейся полностью прозрачной границы. Все изменилось в апреле 1991 года, когда в Литве начал действовать Закон о защите потребительского рынка. Документ регламентировал правила провоза через границы всего: от банальных продуктов и товаров народного потребления до спиртного и стройматериалов. В частности, ввоз товаров в Литву не ограничивался, а вот на вывоз ставился лимит в 200 рублей. Все, превышавшее эту сумму, подлежало обложению таможенным сбором, делавшим перемещение через границу невыгодным.
Житель Зельвы Александр Голуб впервые пересек границу Литвы, когда ему было всего четырнадцать: вместе с мамой школьник периодически ездил в Вильнюс с огромными баулами колбасы Волковысского комбината.
— Мы ездили на обычных дизелях. Тогда в них было народу, как в городском автобусе в час пик. Мы с сумками «мечта оккупанта», в каждой по килограмм тридцать-сорок колбасы. В одну из поездок на литовской границе врываются пограничники, требуют убрать все с прохода и начинают проверять документы. Маме говорят брать сумки — и на выход.
Я говорю: «Мама, оставляй сумки мне и выходи. Я все заберу и на вокзале тебя встречу». Приезжаю я в Вильнюс, дожидаюсь следующей электрички — а мамы нет.
— Я в ларечке покупаю поясную сумку — я давно о ней мечтал, потому что в Беларуси тогда не было вообще ничего, — складываю туда деньги и еду домой. Тогда гешефт около 20 долларов был, а это порядочные деньги. Вернулся домой, где меня мама в слезах и встретила, — Александр с улыбкой вспоминает историю, которая в то время не казалась такой забавной.
Всего таких колбасных поездок в жизни школьника было около десяти. Большого удовольствия они ему не доставляли: Вильнюс казался парню очень депрессивным и бедным городом. Говорит, в то время средний класс в Литве был совсем небогатым.
— Я, когда в первый раз там оказался, сразу заметил, что на улицах очень много спившихся людей. На рынке народ рассказывал очень много страшных историй, говорили, что в Вильнюсе сильно выросло количество суицидов. В общем, там было не лучше, чем здесь, — разводит руками наш собеседник.
Периодически семья возила мясо и колбасу в Москву, но после того, как пацану пришлось выкупать маму у милиционера, это направление решили закрыть.
— Я в магазин пошел погреться, прихожу — а мамы нет. И вообще никого нет: ни продавцов, ни покупателей, ни толп бомжей. Я кое-как нашел опорный пункт в какой-то подворотне, где все выглядело как в сериале про ментов, зашел — а мама в обезьяннике сидит и волосы на голове рвет.
— Я квадратные глаза сделал, сказал, что ничего продать не успели (я к этому моменту всю выручку уже в ботинок спрятал, наслушавшись всяких страхов про рэкет). В итоге предложил ему кусок балыка, на том и разошлись. Мы еще на рынок попробовали поехать, но там лишенные интеллекта мужчины со спичками в зубах заломили какие-то огромные деньги за работу, и нам пришлось убегать. В итоге продали все оптом в Смоленске и спокойно вернулись домой, — смеется мужчина.
В общем-то те или иные заградительные меры, которые позволили бы ограничить вывоз дефицитной продукции с местного рынка в неизвестном направлении, стали на этом этапе строительства социализма уже общепринятой нормой, но этот конкретный литовский закон вызвал острое недовольство жителей сопредельных районов Литвы и Беларуси. В мае начались массовые поджоги созданных КПП, в которых одни обвиняли «местных», а другие — летучие отряды Вильнюсского и Рижского ОМОНа, подчинявшиеся союзным властям. О последнем, с подробным перечнем инцидентов, писал в то время «Коммерсант», указывая, что подобная деятельность ОМОНа (не только на территории Литвы) документировалась и ленинградским журналистом Александром Невзоровым.
Как бы то ни было, сначала речь шла просто о поджогах. Персонал КПП разоружался, избивался, демонстративно унижался (через раздевание или привязывание к шлагбауму), но всегда оставлялся в живых.
В свою очередь жертвы активного сопротивления не оказывали. По утверждению литовских властей, из-за нежелания поддаваться на провокации и создавать повод для активного вооруженного конфликта с последующим участие союзных силовых подразделений.
Апофеозом конфликта вокруг новой границы стали события, произошедшие в ночь с 30 на 31 июля. На литовском КПП в Мядининкае (ныне это главный пограничный переход на границе с Беларусью) были убиты семь человек. Трех таможенников, двух сотрудников дорожной полиции и двух бойцов «Араса» разоружили (они, как обычно, не сопротивлялись) неизвестные, после чего их в упор застрелили. Чудом выжил, на всю жизнь оставшись инвалидом, лишь 28-летний работник таможенной службы Томас Шярнас, показания которого впоследствии и стали основой обвинения.
Согласно мнению литовской стороны, подтвержденному решением местного суда, расстрел в Мядининкае был совершен сотрудниками Рижского ОМОНа при помощи их коллег из Вильнюсского ОМОНа. По данному делу к уголовной ответственности литовцы смогли привлечь лишь одного человека. Оставшиеся продолжают жить в России, неоднократно привлекались там к уголовной ответственности, но продолжают отрицать свою причастность.
На другой белорусской границе подобных трагедий не случалось, хотя страсти и там кипели нешуточные. Переход «Варшавский мост» и вообще Брест со своим железнодорожным вокзалом были главными западными воротами СССР, через которые пролегал самый быстрый путь из европейских стран в Москву. В 1990 году количество людей, воспользовавшихся этим вариантом пересечения советско-польской границы, резко увеличилось. Если во второй половине 1980-х через Брестскую таможню проходило 3—3,5 миллиона человек в год, то в 1990-м их стало 5,5 миллиона, а в 1991-м — еще на миллион больше.
Валентина Алексеевна в то время работала в «Бюро Путешествий» — государственной турфирме, которая еще с советских времен отправляла уставших белорусов на отдых. К началу девяностых путешественников стало в разы больше: по ее воспоминаниям, автобус мог целую неделю стоять в очереди на границе, а однажды изнывать под летним солнцем туристам пришлось целых четырнадцать дней.
Чтобы сэкономить время выезжающих, порой в очередь становился пустой автобус, а уже ближе к границе к нему подвозили группу.
Несмотря на такие неудобства, народ все же ехал: на одной поездке можно было очень неплохо заработать, а заодно — по моде одеть всю семью или купить заграничный видеомагнитофон.
В начале девяностых в газетах можно было увидеть объявления об автобусных турах для белорусов, которые хотят подзаработать. Нынешний главный редактор «БДГ» Елена Нестерович в то время заинтересовалась таким предложением и решила рвануть.
— Мы накупили всякой всячины — от полиэтиленовых пакетов до стаканов и люстр — и поехали. Все это тащить было тяжело, поэтому брали с собой тележки.
Народ продавал все подряд: велосипедные шины, ужасные духи, бюстгальтеры от известной фабрики «Комсомолка», один парень вез трансформатор, который потом у него украли прямо из-под носа.
— На нашей стороне были ужасные туалеты — войти невозможно, а автобусы стояли на границе по шесть-десять часов. Зато на польской стороне туалеты были чистейшие, рядом красовались елочки, все было идеально ухожено, — рассказывает о первых впечатлениях белоруска и вспоминает, как привезла на продажу целую коробку спичек, но почти все промокли во время ливня.
Елена вместе с подругой продавала водку, которую однажды конфисковали на таможне, но предприимчивый сосед из автобуса выкрал ее обратно, хорошо разлетался и спирт «Роял» в литровых пластиковых бутылках.
— Мы с подругой Ленкой не заработали капиталов, зато наши мужья и дети были всегда красиво и модно одеты. Везли сало, бананы — тогда у нас в стране вообще не было ничего вкусного. В автобусах шелестели тонкие пакетики-майки, вкусно пахло.
А ароматы варшавского рынка запомнились на всю жизнь — там были миллионы видов конфет, фруктов и желатинок. В дни нашего приезда дети допоздна не ложились спать и очень ждали, что мы что-нибудь привезем.
Ранее попытка выехать хотя бы в ближайшую соцстрану превращалась в настоящую эпопею с необходимостью получать кучу документов и проходить согласования в разнообразных инстанциях: от профкома до КГБ. К началу девяностых этот процесс радикально упростился. Теперь при наличии загранпаспорта требовалась лишь покупка туристического ваучера, дешевого и доступного.
Миллионы белорусов и граждан других советских республик немедленно ринулись пусть в самую ближнюю, но уже стремительно капитализировавшуюся Польшу. Туристами они были лишь формально, ведь в первую очередь всех интересовали не красоты Кракова или Вроцлава, а рынки ближайших польских городов. С собой «туристы» везли все, что с точки зрения поляков могло представлять ценность: от сложной бытовой техники, которую можно было достать в Советском Союзе (вроде холодильников и телевизоров), до всегда актуальной «там» водки. В обратном направлении ехало то, что советская промышленность и сельское хозяйство не производили (или производили в нанообъемах): видео- и аудиотехника, одежда модных фасонов, косметика, ранее доступная лишь женам дипломатов неприсоединившихся стран, и прочие западные соблазны вплоть до шоколадных батончиков, жвачки, бананов и журналов для взрослых.
Сергей Артеменко впервые поехал в Польшу сразу после школы, в 1990 году. Парень накупил всякой мелочи — от ложечек до зубной пасты — загрузил товары в самошитые брезентовые баулы, сел в поезд и решил испытать удачу. Он поступил в БГУ, рано женился и старался самостоятельно прокормить семью. Сначала ездил редко, потом раз в месяц, а в конце концов — каждую неделю.
Продать в то время можно было все, что только придумаешь: Польша тоже страдала от дефицита. Народ вез детские колготки, сигареты, водку, тарелки, фотоаппараты — можно было вообще не заморачиваться с выбором.
Сергей говорит, что работать в приграничных городах было невыгодно: уже в начале девяностых там была слишком высокая конкуренция. Студент ездил под Познань или торговал вблизи Гданьска.
— От Польши у меня особых впечатлений не было: такой же совдеп, как и у нас. Я приезжал на рынок, расстилал целлофан и продавал свою ерунду. После третьей поездки уже мог отвечать по-польски простыми фразами, это здорово помогало в сложных ситуациях. Со временем друзья и знакомые стали делать заказы, я привозил что-то и оттуда. Себе вот двухкассетник японский привез, какой у нас только за чеки в «Березке» продавали.
Все это приносило хорошие деньги: уже к концу 1990 года у меня сформировался неплохой капитал — около 200 долларов, которые по тем временам считались бешеными деньгами.
Дела у Сергея шли настолько хорошо, что в 1991 году он бросил учебу на мехмате БГУ и посвятил все свое время торговле. К этому моменту он перестал вывозить из Беларуси всякую мелочь и переключился на продажу польской одежды на минских рынках. Сперва стоял на Комаровке, а после перешел на едва открывшийся «Динамо».
За два месяца молодой человек купил себе примерно за четыре тысячи рублей двухлетнее авто — «Жигули четверку». Инженер в то время получал 120 рублей — простому белорусу нужно было три года откладывать всю зарплату, чтобы позволить себе такую роскошь.
К этому времени в Польше уже остро стояла проблема рэкета. Сергей знал правила предосторожности, поэтому в людных местах старался говорить по-польски, не рассказывал таксистам истинную цель поездки, мимикрировал под местных в одежде. Но один раз ему все же не повезло.
— Наш автобус только пересек границу где-то возле Минска-Мазовецкого. Его поджали машинами, в салон зашли амбалы и забрали у нас все: золото, деньги, ценности. Это были не поляки — русские или белорусы. Не знаю, было ли у них оружие, но проверять никто не решился. У меня забрали 500 долларов, а это были очень большие деньги на то время.
После этого с бандитами я сталкивался только на рынке, но тогда все обходилось. Разве что как-то на 50 долларов попал, но это ладно.
Бизнес Сергея развивался очень быстро. Молодой человек работал семь дней и жил на широкую ногу. В какой-то момент обвешиваться вешалками с «тряпками» и сутками стоять на рынке стало не так интересно, и он выбрал более перспективный сегмент — детскую обувь и одежду.
— Я вставал в половину пятого утра, садился на первый троллейбус, потому что такси тогда почти не было, да и стоила поездка каких-то сумасшедших денег, и ехал занимать место. Продажи шли хорошо: я мог за день распродать десять сумок.
Я не уходил глобально в торговлю и не открывал десять точек по Минску: больше двух-трех у меня никогда не было, да и то там торговали друзья и соседка. Кто-то на этом в то время построил масштабный бизнес, но я так сильно не погряз. Правда, сегодня из тех людей почти никого в сфере не осталось: ширпотреб просел, сети выдавили всю эту ерунду с рынка.
В упадок бизнес минчанина начал приходить только к концу девяностых. К этому времени он успел скопить неплохой капитал: вложился в недвижимость, купил себе BMW 5, успел пожить для себя. В сфере белорус решил не оставаться и ушел к другу на фирму, которая занимается строительными материалами.
А около пяти лет назад Сергей узнал, что он крупный контрабандист.
— В 1992 году у меня был инцидент на таможне: нашли лишних триста баксов. На тот момент у нас действовало законодательство 1961 года, по которому такая сумма считалась особо крупной контрабандой.
— Я и забыл об этом случае, пока не попытался стать поручителем у друга. В банке ему сказали, что со мной вообще лучше не связываться, — смеется бывший предприниматель. — Но те времена я с теплотой вспоминаю: беззаботность, легкость, я моложе и «Кока-Кола» вкуснее.
Естественно, имевшаяся на то время пограничная и таможенная инфраструктура была вовсе не рассчитана на подобный поток желающих заработать. Требования к вывозу товаров ужесточались, чтобы граждане СССР не вывезли последние остатки товаров на Запад, таможня вынуждена была работать в крайне напряженном режиме. Интересно, что излишки, превышавшие норму, не конфисковывались, а отправлялись в скупку, а вырученные средства зачислялись на счет раскулаченного товарища в «Сбербанке».
Тем не менее поток желающих побывать в Польше не ослабевал, даже несмотря на ограничительные меры вроде страхового сбора на автомобиль, увеличившегося в начале 1991 года с 20 советских рублей до 50 американских долларов. В конце концов даже санитарные условия в многодневных очередях стали представлять угрозу, ведь можно представить, сколько мусора и других неприятных отходов генерировало такое количество людей.
В ноябре 1991 года по представлению санитарного врача Бреста и со ссылкой на санитарную и криминогенную обстановку переезд через «Варшавский мост» был существенно ограничен, что повергло многих в шок и довело чуть ли не до бунта. Поезда продолжали ходить, и желающих ими воспользоваться было так много, что составы брались штурмом, который порой заканчивался даже выдавленными стеклами вагонов.
Так проходило рождение государственных границ, так белорусы привыкали их пересекать, что уже в скором будущем станет для многих нормой и на долгие годы способом заработка. А тридцать лет спустя мы вновь вернулись к ситуации, когда выезд «туда», по крайней мере на наземном транспорте, вновь стал событием. Все возвращается.
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Есть о чем рассказать? Пишите в наш телеграм-бот. Это анонимно и быстро
Перепечатка текста и фотографий Onliner запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by