Весной 1986-го деревня Гридни Наровлянского района напоминала прифронтовую полосу. Отсюда до АЭС целых 50 километров, почти тыл. Толпами прибывают эвакуированные из зоны, оттуда же гонят скот, ничего не понятно, кто-то голосит, кто-то нацепил респиратор. Дальше история принялась выписывать интересные кренделя. Жителей деревни выселили. Все шло к тому, что она свое отжила. Тем более что название уже успели выбить на нарядном памятнике мертвым «чернобыльским» деревням рядом с тремя десятками других — не переделывать же. Но гридненцы, вытерпев год-другой на новых местах, потянулись с пожитками обратно. На мгновение показалось, что деревня ожила, — редкий случай! Мы отправились смотреть динамику.
…Помнят ноги-то — по старой памяти шагают к дому бабы Кати. Наверное, как всегда, скотину свою кормит или кур обороняет от коршуна. В прошлый раз жизнерадостно хвасталась перед нами своими питомцами. В сарае — конь и поросята, пикируют с крыши петухи. Корову за околицей выгуливает хозяин. У забора стоит «копейка» с розочкой на ручке коробки передач. Восемь лет назад Гридни выглядели как настоящая деревня — даром что персональное надгробие в райцентре имеется.
В прошлые годы образовалась традиция — накануне очередной годовщины катастрофы в Гридни приезжало начальство. Иногда автобусами, иногда в поле садился вертолет. Гридненцы ждали гостей у околицы, рядом с автобусной остановкой. Выносили столы из домов, угощали приехавших выращенными здесь же продуктами, своим молоком — такой сложился протокол. Среди встречающих были не только пенсионеры, виднелись даже дети.
Конечно, нет уже никакой бабы Кати, будто мы не знаем. Таки уехала в другую деревню и там умерла. И дед пасет корову на других лугах, более пышных (хотя куда уж более). «Жигули» тоже уехали в свой суровый жигулиный рай.
Дом широко раскрытыми от ужаса оконными проемами смотрит на дорогу: не едет ли бульдозер? Он всегда приезжает, когда приходит время.
Там, где несколько лет назад по сторонам дороги стояли дома, теперь поле с мелкими соснами. Система тут простая: когда гридненец умирает, об этом откуда-то узнает бульдозер. Приезжает, аккуратно закапывает постройки, трамбует землю.
Поскольку гридненцы умирают неравномерно, деревня получилась разбитой на несколько «хуторов»: тут несколько домов, там пара, за кустами еще один. А в промежутках под землей вся остальная деревня. «При жизни» в Гриднях было три улицы и 150 дворов. Теперь 8.
Чтобы бульдозер не обознался (железяка, что возьмешь) и не похоронил нечаянно чего лишнего, на заборы вешают специальные ламинированные карточки с изображением кукольного домика. Они означают, что тут есть живые, домовладение используется, территория убирается. Восемь карточек охраняют деревню. Вот у Елены Григорьевны Бараш рядом с калиткой как раз такой оберег от неразумных бульдозеров.
На крыше сарая — аист, под крышей, очевидно, — счастье, на земле — мир. Это гнездо — последнее в Гриднях. Оно старше некоторых домов, не всякая хрущевка столько живет. Ну так его же и ремонтируют каждый год, веточки втыкают.
— Да выходит, что уже лет 50 минимум этому гнезду, — сын Елены Григорьевны, приехавший помогать ей по хозяйству, похоже, и сам удивлен. — А до меня я и не знаю, сколько оно тут было. Каждый год аисты сюда прилетают, птенцов высиживают. Раньше было несколько семей, но дома снесли, столбы упали, так птицам и негде гнездиться.
Аист сейчас прибрал в гнезде и ждет невесту. Или жениха — кто их сейчас разберет. В любом случае времена тяжелые, перебирать не приходится, прилетел бы хоть кто-то.
Елена Григорьевна помнит, как в 1986-м ее и многих гридненцев выселяли в Ельский район. Там вроде и нормально было, но однажды как-то стихийно все один за другим засобирались домой. Кто первый запустил этот процесс, теперь не выяснишь.
Кроме аиста, из скотины у Елены Григорьевны есть куры и собака Малыш. А коты тут самостоятельные, свои собственные. Раньше-то были и коровы, и свиньи, и все на свете, но теперь не хватает здоровья за всем этим следить. Коровы в Гриднях почти вымерли, осталась последняя, гарцует по соседнему двору.
Над двором реет дизайнерское пугало. Это сын недавно соорудил. Дело в том, что коршун повадился прилетать — курей, собака, давит и тут же во дворе пожирает. Пока хищник в некотором замешательстве, не появлялся уже несколько дней. Видимо, переваривает увиденное.
Животный мир в здешних местах лихой, но законы, в общем, знает. Собака Малыш в курсе, что со двора выходить нежелательно: сожрут, как многих его коллег. Особенно зимой сожрут. Волки, в свою очередь, знают, что нельзя заходить во двор: приедут специальные люди, пристрелят. В крайнем случае, если очень срочно надо, можно посмотреть через щель в заборе.
— Ай, детки, давно уже ничего я не боюсь: ни зверей, ни радиаций ваших, — хозяйка наливает нам березовый сок (здесь его почему-то называют «квас») и не видит смысла напрягаться по поводу того, на что не может повлиять.
— Телевизор и телефон есть, так что не скучно. Дорогу зимой чистят, автолавка приезжает, что хочешь, то и заказывай — прямо к дому привозит. Скорая тоже приезжает. Лосей и волков гоняем, если в деревню приходят, а кабанов давно не видно, поели их волки, — в трех предложениях описывается вся здешняя общественно-политическая ситуация.
Александр Михайлович и Парасковья Афанасьевна Ковальчуки видели, как их двор, когда-то находившийся в оживленном месте, постепенно превращался в хутор. Год за годом техника аккуратно хоронила дома соседей, ездила кругами, подбиралась все ближе.
Немногое, чем сейчас обеспокоен бывший старшина батареи «Катюш», стоявшей в ГДР, — это расширение НАТО и пробитая камера велосипеда. Пока агрессивный североатлантический блок бесчинствует за околицей, резиновая заплатка приклеивается под ножкой антикварной скамейки. Велосипед Александру Михайловичу необходим, чтобы ездить в наровлянский «Евроопт». Пока есть велосипед, «Большая земля» рядом.
Куры несутся, «квас» течет, на сковородке шипит срочная яичница, которой хозяйка категорически планирует нас накормить. Печка здесь для каши и душевности, «обычная» еда готовится на газу, который привозят в баллонах.
На стенах — фотографии девяти детей, пятнадцати внуков и четырнадцати правнуков. На местах, свободных от снимков и многочисленных часов, — десятки ковриков, которые мастерит Парасковья Афанасьевна. Жаль, что дарить некому: дети разъехались в разные стороны на тысячи километров.
— Тогда ведь в тех деревнях, что под радиацией оказались, людей быстро похватали, эвакуировали, — вспоминает первые дни после катастрофы Александр Михайлович. — А скот остался, никто его там не забивал. Вот к нам и свозили. Меня назначили смотреть скотину, дали респиратор иностранный, до сих пор где-то в сарае валяется. Представьте: август, Гридни выселяют, крик, паника — а я привязываю бугаев. Потом все уехали, только мы с женой остались… Было очень непривычно, никогда я с таким не сталкивался. Только недавно стояла красивая цветущая деревня, дети галдели — и вдруг пусто. А еще позже солдаты приехали, стали какие-то работы проводить. Свет на улицах включили, кино показывали — прямо Москва! А через год-полтора и наши люди стали возвращаться, не выдержали там. Когда уезжали-то, крутили мне пальцем у головы, мол, дурак, что остаешься… В общем, жизнь стала налаживаться. Пока не решили нас выгнать снова: завезем, мол. А у меня полный двор скотины: коровы, конь, свиньи, куры, гуси, собака — да еще огород. Ну как это перетащишь? Мы ни в какую. Ездил я в Гомель, в Минск к начальству — вроде отбился. Назвали нас самоселами — а какой я самосел, если даже не выселялся?
Потом уже сверху скомандовали: не дурить людям голову, самоселами не обзывать, прописать в прежних домах.
Если долго идти по главной улице, то виден масштаб «подземной деревни». Предприятие, ответственное за захоронение бесхозных построек, следит, чтобы потерявшие хозяев дома тоже не задерживались на поверхности. Кажется, что деревня уже кончилась, — ан нет, за кустами виднеется очередной дом, защищенный силой волшебной ламинированной карточки.
У пенсионерки Евгении Дубенок соседей не осталось. Гостям она рада (хоть какое-то разнообразие), но фотографироваться стесняется, так как не при параде. Зато коты Цыгулька и Рыжик (сегодня они решили жить здесь) специально тренировались.
— А что толку, что нас тогда переселили в Ельский район тот? — Евгения Антоновна тоже не видит причин, почему ей не следовало возвращаться домой. — Там та же самая радиация была. Люди как-то худобу возили сдавать, так завернули всю обратно. Я не скажу, что там плохо было, нет. Но тут же хата своя, все родное — тянуло домой. Людей много в Гриднях было — и там жили, и там.
«Там и там» теперь пустыня. У березы поправляет мешок для «кваса» мужчина в старорежимном милицейском кителе. Алексей вырос здесь, теперь живет в Наровле. Говорит, пришел помочь по хозяйству.
Весну никто не отменял. В один из дворов заруливает автомобиль с мотоблоком: к хозяину крайнего дома Илье Ковальчуку приехали родные из Наровли. Сам-то он, как и другие, в эвакуации вытерпел недолго, говорит, «ходил там, как под землей».
Дочь Валентина говорит: когда в деревню стали возвращаться люди, почти поверила, что Гридни оживут, что не все потеряно.
Среди гостей — Катя, правнучка Ильи Александровича. Для нее Гридни — это уже скорее безнадежное прошлое, едва ли не последний раз смотрит на все это. Она оканчивает гимназию, будет поступать в университет. Дальше, возможно, ей будет не до цепляющейся за жизнь деревни на краю радиоактивной зоны.
На память о Гриднях Валентина вручает нам бутылки с фирменным березовым соком.
Гридни — последний «пост» людей перед «мертвыми территориями». За речкой Мытвой — сразу Полесский радиационно-экологический заповедник. Дальше за знаком — сплошь одни зубры да гадюки.
Читайте также:
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by
