Рождение

Одним из главных достижений Никиты Хрущева в его бытность лидером советского государства было начало кардинального решения жилищной проблемы в СССР. Квартирный вопрос, который, как известно, испортил обыкновенных людей, обитавших на одной шестой части суши, после окончания Второй мировой войны стоял особенно остро. Самые густонаселенные районы Советского Союза лежали в руинах, но вместо того, чтобы организовать массовое возведение дешевого жилья, государство (возможно, из лучших побуждений) увлеклось строительством «дворцов для пролетариата», эстетически приятных внешне, но крайне дорогостоящих в производстве. Ко второй половине 1950-х годов, спустя десятилетие после окончания войны, десятки миллионов людей по-прежнему ютились в бараках, землянках, «коммуналках» и деревенского вида хатах. Хрущев, начав свою знаменитую кампанию по устранению «излишеств в архитектуре», добился главного: многие из этих обездоленных граждан получили свою отдельную квартиру — пусть и в презираемой ныне панельной «коробке» без лифта и с микроскопической кухней, но свою.

Примерно в те же годы по подобному пути и руководствуясь похожей логикой пошли и многие страны Европы, включая капиталистический Запад. На окраинах Лондона и Парижа, Барселоны и Рима росли все те же обыкновенные районы из быстровозводимых недорогих многоэтажек. США, не пострадавшие от боевых действий, вроде бы находились в принципиально иных условиях. Вторая мировая война принесла стране процветание, сделав ее сверхдержавой, а непременной составляющей «американской мечты» стал собственный дом в пригороде. Тем не менее и там (причем даже раньше, чем в Европе и СССР) начали появляться привычные для нас жилые районы.

В 1949 году Конгресс США принял новый закон о жилье, одна из статей которого провозгласила принцип «Достойный дом в достойном окружении для каждого американца». Такая формулировка была выбрана неспроста. К этому времени окраины многих городов страны, особенно крупных промышленных центров в ее восточной и центральной частях, «украсили» настоящие трущобы. Во время стремительной урбанизации второй половины XIX — первой половины XX века для рабочих металлургических и автомобильных заводов, угольных шахт и химических предприятий наспех и без особого плана строили кирпичные здания, к окончанию Второй мировой безнадежно устаревшие. Борьба с антисанитарными трущобами, перенаселенными и ставшими рассадниками криминала, стала одним из важных пунктов федеральной жилищной политики.

Рост трущоб провоцировал миграцию зажиточного среднего класса в пригороды. Вместе с «бегством белых» города теряли их налоги, стоимость недвижимости в центральной части мегаполисов (даунтаунах) падала, и муниципальные власти были крайне заинтересованы в реабилитации районов, словно сошедших со страниц книг Чарльза Диккенса. Федеральное правительство в законе о жилье 1949 года выделило на эти цели целый миллиард долларов (более $10 млрд в современном эквиваленте), и процесс сноса трущоб пошел. Тем более что архитекторы предложили для них идеальную, по их мнению, замену — заимствованные из Европы идеи Ле Корбюзье.

Еще до Второй мировой войны французский архитектор предложил отказаться от скученной переуплотненной квартальной застройки, а вместо нее (буквально на ее месте) заняться возведением свободно стоящих в парковых зонах многоэтажных жилых домов, обеспеченных всей необходимой инфраструктурой, — «машин для жилья». Сформированные этими зданиями микрорайоны должны были быть отделены от промышленных зон и производиться индустриальным способом, что обеспечивало необходимые скорость и стоимость работ. В теоретических разработках Корбюзье такие районы позволяли обеспечивать современные, комфортные условия для жизни куда большему количеству людей, чем до этого обитало на участке той же площади, при этом квартиры стоили бы дешевле. Подобные воззрения стали идеологической основой всей хрущевской программы строительства жилья, они же использовались в Восточной и Западной Европе, они же с первого взгляда прекрасно подходили и для американского плана «Достойный дом в достойном окружении для каждого американца».

Жизнь

Хрестоматийным примером реализации этой концепции в США стал район Пруитт-Айгоу в городе Сент-Луис, штат Миссури. Во-первых, здесь имелся трущобный район ДеСото-Карр, вплотную примыкавший к даунтауну. Во-вторых, у мэра-демократа Джозефа Дарста было желание избавиться от подобного соседства. В-третьих, после принятия закона о жилье 1949 года появились федеральные средства для реализации этой идеи.

В организованном архитектурном конкурсе победил Минору Ямасаки из бюро Hellmuth, Yamasaki and Leinweber. Ямасаки, будущий автор уничтоженных 11 сентября 2001 года башен-близнецов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, предложил проект, вдохновленный Корбюзье. На 23 гектарах бывших трущоб возводились 33 панельных 11-этажных дома, в 2870 квартирах которых должны были проживать около 10 тыс. человек. Важной особенностью района, получившего название Пруитт-Айгоу, стала его сегрегация. В Пруитте должны были жить черные жители, а в Айгоу — белые, хотя обе половины и составляли единое целое.

К 1956 году жилой район был готов, и спустя год всего 9% небольших, но комфортабельных квартир оставались незанятыми. Казалось бы, феноменальный успех, но дальше что-то пошло совсем не так.

Еще в 1954 году Верховный суд США вынес знаковое решение по делу, получившему название «Браун против Совета по образованию». Согласно решению, сегрегация де-юре признавалась противоречащей четырнадцатой поправке к Конституции США. Интеграция Пруитта и Айгоу в единый — уже смешанный — комплекс вместе с еще не изжитыми многими обитателями Миссури расовыми предрассудками привели к тому, что белые жители района начали из него съезжать, как только у них появлялась такая возможность. На их место заселялись черные семьи, причем чем дальше, тем все более бедные. Жилье в Пруитт-Айгоу было социальным, но государство финансировало лишь его строительство. Дальнейшее его содержание должно было осуществляться за счет соответствующих выплат резидентов. С каждым месяцем среди жителей комплекса становилось все больше людей, живущих на государственное пособие. Они не могли своевременно оплачивать аренду, и 33 дома, торжество модернистской концепции организации жилых районов, стали стремительно приходить в упадок.

Федеральное правительство потратило на район $36 млн, и потрачены они были, как выяснилось, впустую. Новенький Пруитт-Айгоу, оказавшись в условиях нехватки средств на свое приличное существование, начал ветшать. Коммунальщики перестали убирать мусор, разбитые окна никто не заменял, так и не появилась обещанная району инфраструктура. Его жители съезжали, как только могли позволить себе что-то более достойное, и от этого бюджет комплекса интенсивно скудел, что, в свою очередь, приводило к еще большему упадку. Район превратился в криминальное гетто, рай для наркоторговцев, убежище для банд. Внезапно оказалось, что модернистские здания представляют собой идеальное пространство для грабежей и убийств. Архитектор Ямасаки горько констатировал: «Никогда не думал, что люди настолько разрушительны. Как архитектор, сомневаюсь, что сейчас подумал бы браться за такой проект. Я хотел бы, чтобы и эта работа вообще не была сделана».

Смерть

Коммунальный и криминальный кризис привел к тому, что многие из 11-этажек к концу 1960-х оказались вовсе брошены. В 1970-м, спустя всего 14 лет после окончания строительства комплекса, власти Сент-Луиса признали провал эксперимента и начали отселение района. В 1972—1974 годах все 33 здания были одно за одним взорваны. С помощью динамита $36 млн превратились в груды строительного мусора. Архитектурный критик Чарльз Дженкс провозгласил: «Модернистская архитектура умерла в Сент-Луисе, штат Миссури, 15 июля 1972 года в 15 часов 32 минуты». Это день и час, когда было взорвано первое здание Пруитт-Айгоу.

Дженкс, конечно, несколько погорячился. Многие из районов, подобных сент-луисскому, пережили его на десятилетия, но практически все их в конечном итоге ждала та же судьба. Знаменитый чикагский Кабрини-Грин (3600 квартир), считавшийся одним из самых неблагополучных жилых комплексов США, снесли в период с 1995 по 2011 год. Роберт Тейлор Хоумс в том же Чикаго (28 16-этажек на 4415 квартир) уничтожили к 2007-му. Так же поступили и со многими прочими градостроительными экспериментами 1950—1960-х годов. И в каждом из этих случаев события развивались одинаково. Государство строило недорогие многоэтажки, в которые заселялись все более неблагополучные элементы, превращавшие их в притон. Дома приходили в негодность и в итоге сносились. В каких-то случаях на их месте строились новое, уже малоэтажное жилье, в других — площадки так и оставались пустовать. На месте злополучного Пруитт-Айгоу архитектора Ямасаки до сих пор высятся деревья.

Иное будущее ждало лишь аналогичные районы Нью-Йорка. Там в 1940—1970-е годы построили около трех сотен жилых комплексов разного масштаба, и почти все они существуют до сих пор. Здесь по-прежнему в основном социальные квартиры и во многом соответствующий им контингент, но они выжили по специфически нью-йоркским причинам.

Во-первых, этот мегаполис и так переуплотнен, и у города просто нет места для расселения сотен тысяч жителей многоэтажек. Во-вторых, цены на недвижимость там таковы, что любой снос обойдется мэрии в фантастическую сумму. Наконец, в-третьих, федеральное правительство отказывается субсидировать даже джентрификацию таких домов. В итоге статус-кво в Нью-Йорке сохраняется и поныне. Это единственный американский город, в котором можно найти массовую «микрорайонную» застройку, пусть внешне она несколько отличается от нашей.

В чем же причины столь неудачного опыта реализации идей Корбюзье в США? Многоэтажные районы в Америке строились на месте трущоб, а не в хотя бы чуть более благополучных кварталах. В их недорогие квартиры заселялись обитатели вновь же трущоб, причем их количество лишь множилось. При этом вместо устаревшего района бедности получался современный район концентрированной бедности, который быстро приходил в упадок. Отмена сегрегации, произошедшая в те же годы, многими американцами воспринималась болезненно. Белые все так же предпочитали жить с белыми, в результате чего в этих модернистских кварталах формировалось общество, объединенное лишь крайне низким уровнем доходов и цветом кожи. Непременным следствием этого была криминализация района и его все более стремительная деградация, за которой шел неминуемый снос.

«Бегство белых» продолжалось, ведь «американская мечта» никуда не делась. В менталитете граждан США идеалом все так же оставались собственный домик в пригороде с подстриженным газоном, похожими на тебя соседями, хорошей школой и дорогой на работу в даунтаун на личном автомобиле или на поезде. У многоэтажных микрорайонов не было ни единого шанса: слишком быстро они заработали себе негативную репутацию. В массовом сознании среднего класса они были и остаются уделом бедняков, мигрантов и преступных элементов.

Лишь в последнее время благополучные американцы начали возвращаться из пригородов в даунтауны и сопредельные районы. В основном речь идет о молодых квалифицированных специалистах, белых воротничках, для которых удобный доступ к работе и развлечениям имеет большее значение, чем размеренная жизнь в скучной субурбии. Но и в данном случае этих смельчаков ждут уже джентрифицированные районы с малоэтажной квартальной застройкой, а порой и современными, модно выглядящими жилыми комплексами из стекла, металла и дерева.

На постсоветском пространстве получился совершенно иной опыт эксплуатации идей Корбюзье. Во-первых, государство не давало нашему человеку выбора. Научный сотрудник мог переехать жить в пригороды только тогда, когда становился академиком и ему полагался загородный дом. Обычные массовые советские дачи для полноценной круглогодичной эксплуатации не годились. Единственной альтернативой становилась многоэтажка («сталинка», хрущевка или брежневка), перед которой все оказывались равны: и инженер, и учитель, и врач, и работяга с ближайшего завода.

Социального неравенства, подобного американскому, здесь не существовало. Были лишь оттенки серого, поэтому жить в Зеленом Луге считалось престижнее, чем в Шабанах, а на Комаровке — лучше, чем в Чижовке. С поколениями впитавшиеся в генотип стандарты комфортной жизни процветают и поныне. В XXI веке у нас и в некоторых соседних странах по-прежнему растут номерные Каменные Горки и Сухарево в то самое время, когда в остальном мире, который принято считать цивилизованным, про подобные «человейники» забыли десятилетия назад.

Читайте также:

• Машина для жизни: дом, из которого выросла Каменная Горка
• «Спальные гетто» Ее Величества
• Квартира Леха Валенсы и 60 муралов: как устроен обычный польский жилой район

Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. sk@onliner.by