Есть теория о том, что у Припяти выше Мозыря имеется правый берег. О нем мало что известно, сам факт его существования не доказан. Из путешественников, которые туда отправлялись, никто не вернулся. Поговаривают, так и стоят в обнимку с вековыми деревьями. Разговаривают с ними, не в силах оторваться. Врут, скорее всего… Но что-то там точно есть. Мы все проверили и вернулись. Хотя тоже могли бы сейчас стоять, общаться с растениями и отращивать перепонки по всему телу.
Некоторые романтики любят сравнивать Припять с Амазонкой. Логика такая: если есть «белорусские Мальдивы» и «белорусская Скандинавия», значит, должна быть предусмотрена и «полесская Амазонка». (Как известно, аборигены Перу тоже ласково зовут свою реку «южноамериканской Припятью».) Мы заведем себе собственных анаконд — но с гордостью во взгляде и уверенностью в завтрашнем дне!
Припять длинная, извилистая, разная и хитрая. Местами изображает из себя приличную. Иногда не выдерживает, идет в разнос. Судоводители знают, как она любит затаскивать груженые щебнем рудовозы на мель или бить о кручу, желательно укрепленную камнем.
На спутниковых картах в среднем течении река похожа на прядь спутавшихся волос. Или на траекторию пожарного рукава под напором, если отпустить.
При прежнем режиме все это жестко причесывали земснарядами. Подгоняли гидрологию под нужды народа-победителя: спрямляли, углубляли, обеспечивали условия для судоходства. Укрепляли берега. Буксиры толпами тащили вверх руду и калийные удобрения, вниз — щебень. Рудовозы грузили под завязку: глубины позволяли.
Теперь расческу потеряли, и Припять радостно мечется, вспоминая прежнее русло.
Левый берег — это большая земля. Тут соцстандарты, «Евроопты», белорусская эстрада и уютные отделы идеологии. Что на той стороне, известно только из былин. Говорят, раньше там существовала процветающая культура, но потом пришла в упадок (по другой версии, наоборот, перешла на новый диалектический уровень, отторгнув лишнее).
У парома, как и договаривались, нас встречает сытый скучающий рак. С усами, но без кепки. Он тут, видимо, главный, но на него никто не обращает внимания. Надо грузить технику, отойди.
Надулся, обиделся… Не обижайся, рак!
Вообще, есть два законных способа проникнуть на мифический правый берег:
Поразмыслив, выбираем второй.
Пока ждем команды на загрузку, председатель местного сельсовета Владимир Александров машет рукой за реку:
— Видите вон деревья далеко на том берегу? В 1981-м, когда я уходил в армию, это была середина Припяти. А тут, где теперь рак сидит, — поле.
Это в здешних краях такая игра: каждый рассказывает, где в «его время» была река. Еще ни разу показания не совпали.
Этой зимой пришлось туго, вообще не понять что: река кое-как замерзла только наполовину, расположенный в соседнем районе мост треснул — как хочешь, так и летай по воздуху. Ну и летали.
— Теперь-то там мало кто живой остался, с двумя палками в магазин ходят. А было то — о-о-о!.. — прибрежные люди обрисовывают экономико-демографическую ситуацию и вспоминают былое могущество заречных земель.
Говорят, тамошние жители даже в крепостных не ходили, тогда как левый берег был панский.
Председатель сам как раз правобережный. Контора-то его сельсовета стоит на большой земле, в Голубице, а сразу за речкой — родина, деревня Снядин. Так и мотается через реку — когда на пароме, когда своей лодкой.
— В семидесятые колхоз был, узкоколейка, лес на Киев отправляли баржами и плотами. «Ракета» два-три раза в день ходила, билет до Киева 6 рублей стоил. Жизнь кипела. Помню, когда учился в 3-м классе, во-он на том лугу с киевским «Динамо» в футбол играли! У них что-то вроде похода было, на байдарках сплавлялись — ну и останавливались у нас.
И уже в трубку, которую не выпускает из рук:
— Ну что, Петрович, родили корову?
Это как раз за речкой решаются вопросы государственной важности: у бабушки случился отел, местного соцработника поднимали по тревоге. Петрович этот, кстати, легендарный мужчина, нам еще предстоит с ним познакомиться.
Паром ходит шесть раз в сутки, и это отдельный мир. К понтону привязана могучая флотилия «Гомельавтодора» (именно он заведует этим участком «дороги»). Катера называются, соответственно, «Дорожник» (хочется подкрасться и ржавым гвоздем нацарапать на борту «Харон», но, наверное, заругают).
Тут же лодки тех, кто приехал с правобережья на работу своим ходом. Почему-то здесь предпочитают деревянные самоделки. Говорят, заводская жестяная «Казанка» и гремит громче, когда не надо, и парусность у нее выше, и денег жалко. Правда, реликтовые долбленые челны уже редкость: мастера кончились, да и проще из досок делать, в интернете полно инструкций.
Поехали! Не хватает тумана, в который мы могли бы драматично уходить.
Но претензии предъявлять некому, рак куда-то уполз.
В Снядине из советской власти — магазин с резиновыми сапогами (завезли еще в весенний паводок) да надпись «Ария» на развалинах клуба. Еще в кустах виднеется заколоченная (оптимизированная) кирпичная школка.
Припять ревностно следит, чтобы про нее не дай бог не забыли: на заборах и прибрежных деревьях отметины паводка 2013 года. Местные говорят: нынче-то «детский сад», а тогда весь край плавал.
Полесская сельва подступает со всех сторон, оттуда выглядывают разноцветные глазки. Говорят, раньше с кабанами едва ли не здоровались, не отогнать было от огородов. Заряжали на ночь им магнитофоны с Пугачевой и Леонтьевым, чтобы отпугнуть. Да они, похоже, не так поняли, приходили толпою слушать. Теперь-то кабанов не стало «в рамках профилактики свиного гриппа», грустновато без них.
Для детей, которые сумели проникнуть сюда на время каникул, это затерянный рай, в котором разрешается до посинения кормить коня яблоками, пока он не лопнет. Владимир — из Минска, Дарья — из Жлобина.
Наперебой рассказывают, насколько здесь круто, постепенно вспоминают бабушкины рассказы про войну и как корова подорвалась на мине, другие неотложные вещи.
— Еще тут хоро-ошие собаки, — Дарья саркастически перечисляет прелести отдыха в глуши, выделяя почему-то поволжскую «о».
— Это откуда такой говор?
— А это я сама только что придумала!
Впереди у этих людей дни, которые они потом будут вспоминать всю жизнь как самые счастливые.
Иван числится социальным работником, у него в зоне ответственности несколько деревень, которые еще не окончательно слились с природой. На самом деле функции, которые он сам на себя навешал, гораздо обширнее, чем помощь пенсионерам за 230 рублей в месяц. В полумертвой деревне он фактически формирует вокруг себя новую цивилизацию — такую, какую считает правильной.
Окончил калининградскую мореходку, вернулся на родину, больше не уезжал. (Кстати, в этих краях почему-то сплошь водники — кто служил на военном флоте, кто работал на море, кто на реке.)
— Занятие себе всегда можно найти, даже в этих условиях, — Иван доказывает, что если хочешь «жить нормально», то это вполне можно устроить.
— Да какие тут могут быть занятия? Вон, распродается все, да никто не берет…
— Кому как. Мне вот на все ни времени, ни рук не хватает, столько дел надо переделать. Например, двое минчан тут участки купили, я присматриваю за домами. Или кому-то построить что-то надо, починить и так далее по хозяйству. Познакомились с человеком на рыбалке, он сюда периодически приезжает отдохнуть. Так за лето вдвоем с сыном построили ему гараж для катеров. Считай, на нем одном заработали на внедорожник, на котором сын теперь ездит. Плюс хозяйство держу, пруд держу, дом обустраиваем, трактор купили, прочую всякую технику.
Как раз дикость — главный ресурс этих земель. Она же и недостаток.
— У меня столько костюмов, а носить некуда, — по нашей просьбе припоминает минусы Иван. — Ну разве что раз в месяц ездим на отчетное собрание соцработников — повод надеть рубаху. А так все в камуфляже. Не одичать бы…
Еще, говорит, эта зима тяжеловато далась. Как мы помним, река замерзла по-дурацки, наполовину, в объезд треснувшего места — 400 километров. Вот и приходилось местным жителям изощряться. На лодке надо подплыть к кромке льда…
— А дальше вот так… — Иван показывает снимки в своем фотоаппарате.
Обошлось без потерь.
Есть люди, которые умеют ценить удаленность от цивилизации, хотя бы временную. Но последнее время интерес городских ценителей к местным красотам поубавился, перестали интересоваться недвижимостью. Кто-то начал строиться, да бросил.
То есть интерес-то есть — ограничений многовато: все же это территория национального парка.
— Эх, вот зарастает протока, а лоза собирает песок, заносит на глазах… — убивается Иван. — Пока у людей коровы были, так они все объедали, чистая-чистая река была. А людей не стало — и скотины не стало. Катер уже не проходит, а ведь именно для этого тут человек дом и покупал. Он-то своими силами готов все сделать, расчистить, да не дают на это разрешения… Выходит, у людей пропадает смысл сюда ездить. При этом поймите: по деньгам он может позволить себе любые курорты, но приезжает именно сюда.
И у «дачников», и у экологов свои резоны. У природы — свои. За тем, как забивается песком протока, смотрит краснокнижный черный аист…
Помнится, мозырские рыбаки на берегу той же самой Припяти, но ниже по течению сетовали: то ли рыбу всю вычерпали, то ли она сильно умная стала — отказывается ловиться.
— Рыбы — море, — не понимают таких проблем местные рыбаки.
Говорят, крючок еще ни разу дна не коснулся. Как ни забрасывай, обязательно кого-то вытащишь.
Но не забываем, что это территория нацпарка «Припятский». За право забросить удочку все должны платить, местные — меньше, приезжие — больше. На сайте нацпарка висит штук 15 разновидностей прейскурантов, все начинаются словами Dear Mr. Если мистер местный, то право рыбачить на летний сезон стоит 30 рублей, если приезжий — до 360 рублей за 8 часов (с вариациями и ограничениями).
Где ж тут крючок дно увидит…
Ясно, что Иван весь, с головы до пят в рыбалке. Как и его 8-летний внук (это он промчался мимо нас на велосипеде) — таскает полноценных лещей, о которых в том же Мозыре читали только в книжках.
— Щука, судак, синец ну и все, что полагается, тут есть. Как-то труп осетра к пристани прибило, килограммов на шесть, живого не видел пока. Троллинг, по мне, это живодерство, а вот посидеть с удочкой или побросать спиннинг — другое дело. Сомов ловить интересно, но «головастиков», конечно, отпускаю, — Иван разводит руки на ширину плеч, показывая, каких «головастиков» тут принято отпускать.
По его словам, тонул он пять раз.
— Первый раз — лет десять назад. У меня тогда сгорели дом, машина, мотоцикл, трактор — все, что было… Я и запил. Подшофе поплыл на левый берег. Судорога, пошел ко дну. Хорошо, что этот минчанин заметил, успел на моторе доплыть… Другой раз на течении, на середине реки под лед провалился. Если бы не успел схватиться за край… И так далее. Это притом что пловец я хороший.
Иван прожил здесь достаточно, чтобы это место больше не отпускало. Говорит о таких материях и духовных практиках, про которые нам невдомек.
— Подошел к дереву, подержался за кору — подпитался энергией, что-то почувствовал… Чего ж люди сюда и возвращаются? Видно, что-то зацепило.
Вообще-то, не только Иван это заметил. Про общение с растениями мы в этот день слышали еще не раз.
Снядин отпускает неохотно. К коре нас пока прижаться не тянет, но на дороге встает аист, смотрит укоризненно. Отходит. Хоть бы не плюнул в спину…
Пробираемся через сельву. Здесь под каждым листком ждет терпеливый подарочек с вертикальным зрачком.
Или с круглым.
Мордвин — еще одна загадочная речная деревня, в которой остается все меньше людей.
От реки ее отделяет длинная и довольно высокая насыпь, по насыпи гоняют волну редкие дети.
В 2013 году эту дамбу прорвало (грешат на бобров), затопило дворы, Припять стояла в домах. Потом насыпь восстановили, поддерживают в «рабочем» состоянии.
— И вот зачем, как вы думаете? — это интересуются у нас сами же местные, загадочно заглядывают в глаза. — Деревня неперспективная, людей почти не осталось — и вдруг тратят огромные деньги на эту дамбу… В чем логика?
Явно же знают ответ. Но мы должны догадаться сами. Нет, не бестолково хлопаем глазами. Терпеливо объясняют:
— Это потому, что под деревней что-то есть. Может, алмазы, а может, и еще чего поценнее…
А, ну вот все и прояснилось.
Григорий — один из последних коренных жителей.
Ребусов не загадывает, выкладывает все как есть:
— Припять у нас стала платная. Начиналось-то все постепенно: сначала с приезжих, потом «больше двух крючков», теперь уже и удочка, и мормышка, и все остальное. Не успел закинуть — плати. Что делать, люди платят… Я не плачу. А и поймают — так что с меня взять, у меня на Пасху муха из паутины нитку сплела и на ней повесилась.
В остальном все отлично! Мордвин — грибная столица. В прошлом году невозможно было протолкнуться, два часа — и багажник белых. Только не такой, как у вас, а нормальный большой багажник…
Это все интересно, но таки что под деревней? Григорий — человек информированный и реалист. Объясняет, что, возможно, нацпарк бережет землю под развитие турбизнеса…
Ай, ну кто поверит в такое?.. Очевидно же, что дело в алмазах.
Сбежать из заречной зоны непросто. Тем более что мы видели только миллионную часть. Если уж попал сюда, этот мир затягивает, ненавязчиво ставит подножки, в крайнем случае — намекает, что надо бы приехать снова. А потом и сам забываешь, зачем надо на большую землю, что там есть такого необходимого… Пока не заговорили с дубами, торопливо жмем все подряд кнопки в нашей машине, она, спотыкаясь, бежит по грунтовке, гребет по лужам.
Наконец просвет, асфальт, стандартная цивилизация. Вырвались. Туровский луг — все же место не такое дикое. Там, где сидел в заповедных кустах гордый бердвотчер со своим дулом, теперь длинная свеженасыпанная дорога. По ней пылят плотным потоком машины. Грузовики — направо, на новый паром, остальные — налево, на понтонный мост.
Возможно, мы вернемся.
Читайте также:
Наш канал в Telegram. Присоединяйтесь!
Быстрая связь с редакцией: читайте паблик-чат Onliner и пишите нам в Viber!
Перепечатка текста и фотографий Onliner.by запрещена без разрешения редакции. nak@onliner.by